Дмитрий Петров - Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

При этом он абсолютно беспощаден к противникам другого рода – к литераторам, взявшим на себя страшную роль обличителей и доносчиков, тем, кто не только оправдывал репрессивную власть, но и прямо призывал ее к закланиям и казням.

писал в пору процессов над «врагами народа» поэт Виктор Гусев. –

Ведь это ж он отца Аксенова истребить требовал! И тысячи других несчастных. Да. Они были «красными». И нередко сами обрекали людей на муки и смерть. И пали от рук «красных» же. Но Аксенову неважен их цвет и мера вины. Ему мерзок рифмованный зов к убийству.

И в то же время он необъективен. Прежде всего – по отношению к своему любимцу Маяковскому. Который хоть и не требовал расстрелов, но восхвалял «солдат Дзержинского» [195], требовал: «бери врага, секретчики [196], и крой – КРО! [197]», агитировал (почти по-гусевски): «виновного хотя б возьмут мишенью тира…» [198]Не случайно Бунин назвал пролетарского трибуна «самым низким, самым циничным и вредным слугой советского людоедства».

Но Василий Павлович с Иваном Алексеевичем не соглашается. Не способен согласиться. Потому что для него Маяковский навеки мил своими ранними стихами, трагедией и поэмами, которыми, как считает Аксенов, он заранее искупил все свои будущие ошибки и вины. У него с Маяковским личные, особые, дружеские отношения. Ну как станешь корить поэта, которому, бывало, подражал – даже в одежде! Есть фото, где юный Аксенов явно копирует Маяковского – и позой, и взглядом, и даже кепкой букле. Чувствует себя способным сыграть ноктюрн на флейте водосточных труб, смело и умело засвистать на флейте-позвоночнике… Вот не поднялась рука.

С Союзом советских писателей всё было проще. Его Аксенов лупил наотмашь непрестанно и неустанно. Ибо Союз со дня своего основания, как сказал Аксенов, «продолжал постоянно и неуклонно бороться за свою сталинскую сущность, изгоняя из своих рядов писателей с независимыми голосами…», видя свою основную заботу во «внедрении по всем возрастным и жанровым категориям советской литературы удушающей казенщины, бессмысленной, пронизанной сталинскими штампами болтовни и скуки».

Он 20 лет был членом СП. Его не раз травили и топтали его функционеры. Они беспощадно расправились с «МетрОполем» и его авторами. Так что прощенья нет – ни им самим, ни их компании: «…устранение с авансцены общественной жизни одного из самых прискорбных пережитков сталинизма, монолита Союза писателей СССР, приведет к большому творческому подъему, к появлению еще одной "новой волны", к возникновению новой и, возможно, самой интересной в мире литературной арены». Таков вердикт.

Другое дело – гонимые в СССР «несоюзные» писатели. Аксенов, как и следовало ожидать, всецело на их стороне. Ему близок эксперимент с новым неподцензурным сборником «Каталог Клуба беллетристов», он призывает бороться за освобождение Евгения Козловского – автора изданных в «Континенте» повести «Красная площадь» и рассказа «Чиновница и диссидент».

Он искренне скорбит об умершем Юрии Трифонове, с болью вспоминает Галича. Но помнит и о живых. Андрею Вознесенскому – пятьдесят! Юбилей. Торжество того, кто, как говорил по радио Аксенов, «восстановил своим творчеством прерванную коммуникацию между поэтическим авангардом 20-х годов и нашими днями». Уже скоро они встретятся и обнимутся. Не так будет всё с Виктором Конецким, который позволил себе несколько довольно невнятных, но весьма неприятных пассажей об Аксенове в журнале «Нева».

Немало говорит Аксенов и о жизни на Западе. О русских и советских за границей. О войне в Афганистане. И вновь – о героях русской литературы, о Зощенко и Ахматовой, о глумлении над ними держиморды Жданова.

Аксенов ценил радиовстречи с Родиной.

Но не прерывалась его переписка с друзьями. Например с Евгением Поповым, каторый вместе с Дмитрием Александровичем Приговым и другими авторами андеграунда издал «Каталог Клуба беллетристов» и имел в этой связи проблемы с КГБ, который, зная о публикациях Попова за границей, взял его в разработку.

Письма в Штаты и в Союз по-прежнему доставлялись с «голубиной почтой» – попутными западными корреспондентами и дипломатами.

«Письма Аксенова я хранил в очень смешном месте – в банках с крупой. Их было пятнадцать-двадцать, а осталось три или четыре, – рассказал Евгений Анатольевич. – При обысках опытные кагэбэшники первым делом шли на кухни – за письмами.

И вот как-то арестовали одного моего приятеля (видимо, речь идет о Евгении Козловском), а на следующий день в восемь утра пришли ко мне. "Кто там?" – "КГБ Москвы и Московской области". – "А. Понятно. Мне одеться надо". Кидаю письма в унитаз и открываю дверь. Там эти ребята: "Вас вызывают свидетелем на допрос". Я чуть не крикнул: "Что ж вы сразу не сказали, я бы письма тогда не уничтожил", но промолчал».

А внизу вас ждет машина, сообщают агенты. Он в ответ, мол, собраться надо, позавтракать, я всю ночь писал, а тут – вы. Почему за три дня повестку не прислали? Пока не поем, не поеду. Тем ничего не оставалось, как ждать. Но – дождались. Жена Светлана Васильева плеснула ему на дорогу стакан водки, хрен с ними – так веселей! Он стаканчик выкушал да и поехал.

В КГБ первым делом следователь предъявил ему ксерокопию выпущенной «Ардисом» в 1981 году книги «Веселие Руси», а вторым делом интересуется, как идет переписка Попова с отщепенцем Аксеновым, и предъявляет изъятый при обыске у арестованного приятеля-писателя сильно почерканный черновик письма Аксенову, уже отправленного с «голубиной почтой». А в письме как раз про «Каталог Клуба беллетристов» [199].

Не зря плеснула жена Попову водки. И хоть веселого было мало, напиток, наверное, помог хорошо держаться в беседе со следователем. Короче, отпустили. Пришел домой, а писем-то нету.

Жаль, что советская спецслужба помешала нам прочесть переписку Аксенова с Поповым. Но вот зато переписка между ним, Беллой Ахмадулиной и Борисом Мессерером сохранилась и издана в журнале «Октябрь». Огромное спасибо главному редактору Ирине Барметовой и литературоведу Виктору Есипову за то, что позволили читателям познакомиться с ней.

Другой пример тайной связи между США и СССР описан в книге Аксенова «В поисках грустного бэби». Сочинитель в изгнании шлет письма с оказиями Филлариону Фофаноффу – московскому «внутреннему эмигранту», а тот – пишет ему. Их небезопасное общение протекает на фоне избирательных кампаний, идущих в обеих державах. Их и обсуждают. И не без сарказма.