Дмитрий Петров - Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

И пусть тогда для тамошнего читателя понятия советский и русский переплелись настолько, что для многих означали почти одно и то же, сам Аксенов проводил между ними четкую черту: советский – не происхождение, а положение, ситуация, когда ты либо миришься с советским строем, либо поддерживаешь его; но и русский – не кровь, и даже не язык, а, скорее, судьба, точка самоопределения. Сам он ощущал себя гражданином несоветской России – демократической республики 1917 года, не сумевшей отстоять себя перед красным натиском. Он чувствовал себя своим в том мире, куда его изгнали. В нем жили ценности той страны, сопричастным которой он себя ощущал.

Теперь он жил в нормальном мире, а не в «подлой и коварной социалистической империи, почти адекватной тюрьме», где пребывал «с тех пор, как вырос и осмелился размышлять». Из обыденности ушел конфликт с реальностью, выверты которой он вынужденно терпел и преодолевал, ощущая себя при этом не полузаложником, вроде Потерпевшего из «Ожога», не временным вольноотпущенником, как Лева Малахитов, и не улизнувшим беглецом, вроде Макса Огородникова, а гражданином мира, беспечным странником, свободным джетсеттером, подобным таким его героям, как Патрик Тандерджет, Леопольд Барр и Андрей Лучников, коим доступны транзиты любой сложности, все океаны, все горы, все острова.

Аксенова в Париже ждали встречи: кроме Гладилина – Владимир Максимов, главный редактор крупнейшего эмигрантского журнала «Континент», легендарный Виктор Некрасов, один из крупнейших французских издателей Клод Галлимар, другие…

При этом писатель не терял связи и с теми, кто остался. Один из первых звонков Аксенова из Парижа – Ахмадулиной и Мессереру. Звонок трагический. Белла вспоминает: «Вася только-только уехал и звонит мне из Парижа: "Ну что у вас, Белка? Как дела?" Я говорю: "Володя умер". "Нет, этого не может быть! Не может!" – "Увы, но это так"»…

Рассказал о том звонке и сам Аксенов: «Я узнал о смерти Володи, позвонив из телефона-автомата Борису Мессереру… И Белла была дома…

Был очень жаркий вечер, бульвар Сен-Жермен был полон людьми…. Толпы! – Какие-то фокусники, глотатели огня… Какие-то светящиеся веночки на головах…

…Странная атмосфера, не совпадающая с моими чувствами и ощущениями. Все-таки… – четвертый день после отъезда из Союза – и вдруг такое сообщение… Я пошел в церковь Сен-Сюр-Пис и молился. Неграмотно, но все же – молился…» [180]Он горько скорбел о великом актере, поэте, авторе «МетрОполя» и верном друге [181].

Но телефон был не слишком надежным средством связи. Во-первых, и Аксенов, и его друзья и родственники знали, что их прослушивают, а во-вторых, порой было просто не дозвониться. «Каменный век, – думал Лучников (в «Острове Крым»), – столицу космической России нужно заказывать заранее через операторов. Так мы звонили в Европу в пятидесятые годы. А из Москвы позвонить, скажем, в Рязанскую область еще труднее, чем в Париж. Так мы вообще никогда не звонили». Аксенову предстоит не раз столкнуться со сложностями телефонной связи на линии Восток – Запад. Особенно когда Советы заморозят прямой канал между СССР и США.

Что же оставалось? Да письма, конечно. Письма на тонкой, почти прозрачной бумаге. Послания Аксенова и к нему довольно легко пересекали обширные географические пространства с так называемой «голубиной почтой» – в багаже знакомых бизнесменов, журналистов, дипломатов. Но это уже больше из другой – американской жизни. Аксенов и его спутники не задержались в Европе надолго – два месяца, проведенных в Париже, Риме, Милане и Альпах, пролетели как одно мгновение. А потом, как писал Аксенов, они наконец решили посмотреть кино над океаном. Их ждал Новый Свет.

Как и для миллионов изгнанников прежних времен, Америка стала убежищем и для Аксенова. Впрочем, ему предстояло ее заново открыть – во многом разобраться, многое решить и понять. Двухмесячный визит в 1975 году трудно назвать близким знакомством, и теперь Майя, Алена, Ваня и Вася осваивали новый для них мир.

В нью-йоркском аэропорту имени Джона Кеннеди их встретила в почти полном составе редакция газеты «Новый американец», возглавляемая Сергеем Довлатовым. Вскоре состоялось открытие русского музея живописи в Джерси-Сити. В число попечителей включили и Аксенова. Вскоре произошло формальное примирение с Бродским (о чем Василий Павлович напишет Ахмадулиной и Мессереру в сентябре 1980 года). Но оно, похоже, было столь формальным, что мало отразилось на их реальных отношениях. По свидетельству Евгения Попова, в письмах к нему Аксенов будет саркастически именовать поэта «Иосифом Бродвейским». В 83-м он напишет друзьям в Москву: «Хочется прояснить некоторые пунктиры мокрой тряпкой – слегка по некоторым мордам, надувшимся от паршивого высокомерия… Больше всего это касается Бродского, который ведет себя в Нью-Йорке как дорвавшийся до славы местечковый поц. Он хвалит Сюзан Гутентаг, а та его "крупнейшим из крупнейших"… он лицемерит на каждом шагу и делает массу гадостей и Саше Соколову, и Копелевым, и другим, не говоря уже обо мне» [182].

Творческая русская эмиграция третьей волны раскрыла Аксенову объятья: Сергей Довлатов, Михаил Шемякин, Вагрич Бахчанян, Александр Глезер, Лев Збарский, Саша Соколов, Эфраим Севела… Не отставали и американские интеллектуалы. С первых же дней Аксенов – желанный гость в высоких кругах американского артистического и делового мира, он вращается среди прекрасных леди и солидных джентльменов на террасах особняков и на пентхаусных крышах небоскребов. При этом, с другой стороны, Нью-Йорк, как он писал в «Изюме», иногда напоминает ему мужика, что внимательно следит за прической, но порой забывает вытирать задницу. Как-то на 7-й авеню, там, где не редкость проплывающие «Роллс-Ройсы» и топ-модели – он узрел оборванца неопределенного цвета кожи, что, встав у мраморной стены небоскреба, расстегнулся, оправился, заправился и пошел себе. Ну чем не город контрастов?

Однако подобные случаи лишь оттеняют, обостряют общее впечатление величия, мощи, красоты, высокой культуры великого города. Аксенов погружается в зарубежную русскую жизнь, накрепко в его случае связанную с московской. Он организует издание произведений Евгения Попова, Инны Лиснянской, Семена Липкина, Юрия Кублановского. Обсуждает с издателями публикацию сборника Беллы Ахмадулиной с графикой Мессерера. Заботится о судьбе оставшихся в СССР и преследуемых авторов и деятелей культуры – Владимира Войновича, Георгия Владимова, Евгения Харитонова, Евгения Козловского, Александра Кривомазова.

Но при всех заботах, связанных с русской эмиграцией и судьбой оставшихся в Союзе, шло включение Василия в собственно американскую жизнь. В первые недели пребывания в Америке он получает приглашение занять в 1981–1982 годах позицию fellow – стипендиата-исследователя – в Институте Кеннана [183], а начиная со второго семестра текущего учебного года его ждет место writer-in-residence [184]в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, Калифорния.