Юрий Сушко - Марина Влади, обаятельная «колдунья»

…На Ваганьковом, стоя у открытого гроба и не в силах отвести глаз от лица покойного мужа, Марина чуть слышно произнесла, ни к кому не обращаясь, в пустоту: «Как жаль, что у нас с ним не было общих детей…» Но тут же, словно очнувшись, коснулась руки Пьера, который был рядом. «Что, мам?» — вглядом спросил сын. «Ничего», — тоже глазами ответила она, мимоходом отметив, что сегодня Петька, слава богу, держится нормально, не как тогда, 25-го, когда они прилетели, и вечером ему пришлось вызывать «неотложку».

Десять лет назад, да, почти десять, дамочка из московского районного загса, внимательно изучая документы, ее и Володи, судя по всему, вела в уме свои нехитрые арифметические подсчеты: ишь ты, на двоих четыре брака, пятеро сыновей. Ну, молодцы…

Хотя кто знает, может быть, эта чиновница вовсе не осуждала их, а просто завидовала?..

Еще девушкой, думая о замужестве, Марина мечтала о том, что у нее как минимум будет шестеро детей.

Впервые она привезла своих мальчишек в Москву, когда была занята на съемках «Сюжета для небольшого рассказа». Друзья определили их в пионерский лагерь «Орленок». С первого момента знакомства ее сыновей с Высоцким между ними установились самые теплые отношения. «Они тогда были маленькие и тянулись к Володе, как крошечные зверечки, — вспоминала Марина, — ластясь и получая в ответ нежность и ласку, доброту и сердечность. Он не был им отцом по крови, но они, может быть, даже сильнее, чем можно любить отца, любили его — как друга, как своего парня, как брата… Он открыл им Россию. Если бы не он, им, может быть, никогда бы и не довелось ее увидеть… Володино влияние было колоссальным. Мои сыновья обожали его, если не сказать — боготворили…»

Самым живым и непосредственным в выражении своих эмоций был, конечно, младшенький — Володька. Он сразу же загорелся пылкой дружбой к своему старшему тезке, от него только и было слышно: «Володя… Володя…» А вот отношения Высоцкого с Игорем и Петром скорее напоминали заговорщические, они все больше секретничали, о чем-то своем, тайном, договаривались, спрашивали взрослого совета.

Поначалу, приезжая в Москву, Марина нередко оставляла сыновей на попечение Лили Митты, благо художница работала в основном в домашней мастерской. «Этих маленьких бандитов (прекрасные дети, но очень самостоятельные), — смеясь, вспоминал Александр Митта, — она привозила утром, потом моталась по городу и возвращалась вечером. Детей укладывали в маленькой комнате вместе с нашим сыном Женей или забирали, если они были подъемные… Володька — абсолютная ртуть, чистый бесенок, который переворачивал все, что было возможно, в доме и тут же засыпал. Считалось, что так и надо — мы не реагировали…»

Марина как-то выпустила его на улицу, чтобы Вовка в общении со сверстниками быстрее постигал премудрости русского разговорного языка. Через два дня все дворовые мальчишки заговорили по-французски. Он оказался лучшим учителем, чем они. Даже свое уличное прозвище он получил на французский манер — «Сава». Стоя под окнами, приятели кричали: «Эй, Сава, когда выйдешь на улицу? Давай!» А Володька-Вольдемар, перевалившись черед подоконник, жизнерадостно приветствовал своих новых друзей: «Comment ça vas?!» — «Как дела?!»

«Ему было шесть лет, — рассказывал Иван Дыховичный, — и он назначал моей жене тайные свидания. Он ей говорил по-французски: „Жду тебя в пять часов“. А про меня презрительно спрашивал: „И что ты в нем только нашла?..“»

Высоцкий очень трогательно относился к детям Марины, замечали друзья, переживал за них, любил, с радостью встречал, когда они прилетали в Москву. У него отсутствовало чувство безразличия, равнодушия — мол, чужие дети… Однажды Марина приехала в Москву с Володькой, который буквально накануне поездки сломал руку. Оставить дома его было не с кем, а не ехать в Союз, когда обо всем уже было условлено и договорено, тоже невозможно. Рискнула, взяла сына с собой. Поначалу все шло благополучно, он нормально перенес перелет, но через день-другой стал плакать, жаловаться на сильные боли.

Была поднята на ноги вся московская медицина. Высоцкий договорился со старым «другом „Таганки“, добрым доктором Баделяном, и привел мальчишку в свою клинику. Выяснилось, что со спицами, вставленными в кость французским хирургом-мясником, была занесена инфекция. Мнение врачей было однозначно: мальчика надо срочно класть в стационар. Марина в ужасе: она впервые видит своего жизнерадостного, неугомонного сына растерянным и нахохленным, в окружении десятка чужих, посторонних людей.

Высоцкий куда-то исчезает, но через пять минут уже возвращается, улыбаясь: все в порядке, договорился с заведующим отделением, Володьку определяют в отдельную палату. Он успокаивает Марину: „Не волнуйся. Теперь мы сможем посменно дежурить возле него. А сейчас подожди немножко, побудь еще с Вовкой, а я тут — на полчасика“. Он уходит и дает небольшой концерт для медсестер, врачей и всех больных.

Маленький Володька гордился своим взрослым тезкой. Постепенно он акклиматизируется здесь, и однажды, вспоминала Марина, оставляя его в слезах, мы буквально через несколько минут видим, как он организует футбольный матч в больничном коридоре, изо всех сил лупит по резиновым игрушкам, приводя в восторг недавно прооперированных малышей, которые прямо с капельницами выползают из палат посмотреть на этот удивительный матч… „Давай, Сава! — кричат ему больные юные болельщики. — Гол!“ — „Comment ça vas?“ — откликается он.

Марина видела: Высоцкому маленький тезка ужасно нравился, чувствовал живую, родственную душу. Владимир с любовью отзывался о нем: „Белокурый дьяволенок с благими намерениями: и нам понравиться, и оставаться пай-мальчиком. Но последнее не получается…“

На взрослых средний сын Марины, Пьер-Петя-Петька, производил ровное впечатление: мягкий парень, немного флегматичный, себе на уме, только и знает, что играет на гитаре, и ни до кого ему нет дела… Позже он всерьез увлекся музыкой. Высоцкий к его занятиям относился уважительно, хотя играл подросток еще очень по-школьному. Когда — „как коллега коллеге“ — он подарил Петру гитару, тот неожиданно ужасно смутился. А потом они вместе долго обсуждали возможности получения музыкального образования в Москве. Владимир видел и понимал: Петьке — „и хочется, и колется“.

Позже по классу гитары Пьер Оссейн окончил Парижскую консерваторию. Но не забывал и другие струнные, время от времени выступая с диковинным для Франции музыкальным инструментом — балалайкой. Но так, ради экзотики, гитара по-прежнему оставалась для него на первом месте. В 1977-м Петр вместе с Костей Казанским и контрабасистом Альбертом Тэссье даже аккомпанировал Высоцкому во время его концертов в L» Elysée Montmartre. Марина была в восторге. В 18 лет он дебютировал в кино, сыграв в странном фильме «Любовник мадам Мегрэ». Мама сдержанно похвалила, слава богу, избегая профессиональных оценок. Потом добрый дядя Говорухин занял его в малюсеньком эпизоде в фильме «Место встречи изменить нельзя». Молодого актера, конечно, не заметили, но вот на фамилию в титрах — «Пьер Оссейн» — внимание обратили. Кроме того, он принимал участие в некоторых театральных постановках и своего отца, потом другого режиссера — Бруно Спейссера.