Марсель Эдрих - Загадочная Коко Шанель

— Я скоро умру. Я учу вас очень важным вещам. Не будьте дурами!»

Настал момент, когда она мне сказала:

— Останьтесь с нами сегодня вечером, увидите, как мы работаем.

На ней был бежевый костюм.

— Я в дорожном костюме, — объясняла она, — потому что не могу надеть ничего другого. У меня есть только бежевые туфли.

Как только она села в большом парадном салоне, молодой человек с намеком на усики на верхней губе опустился на корточки у ее ног и стал открывать картонные коробки. Он принес синие туфли, которые Коко отказывалась примерить:

— Какой ужас! Уродливые, тяжелые. Возьмите мои старые туфли и сделайте такие же.

— Хорошо, Мадемуазель.

— Сюда прикрепите это, потом…

— Хорошо, Мадемуазель.

«Да, Мадемуазель, хорошо, Мадемуазель», ничего другого я не слышал весь этот длинный рабочий вечер. Закройщики, старшие мастерицы: «Да, Мадемуазель, хорошо, Мадемуазель». Один из закройщиков, с которым она очень резко обошлась, слегка восстал. Экзекуция последовала немедленно:

— Вы приготовились к примерке в ателье, а не для меня. Смотрите: это идет отсюда. Здесь у вас мешок. Если бы вы сделали так…

Ее худые руки потянули материю вверх. Она затрещала, разорвалась. Ее руки соединили концы один с другим, прошлись по верху, как по платку, который надо сложить, разгладили.

Она пригоняла костюм на манекенщице, которая не шевелилась. Глаза устремлены в пространство. Девушка напоминала лошадь, которую подковывают. Иногда улыбка скользила по лицу, как лучик света по воде в пасмурную погоду.

На полу рулоны ткани. Ожерелья висели на спинке стула — как лапша, которую сушила моя тетя Мари в воскресенье утром перед конфирмационным обедом. Ленты, шнуры, тесьма, перья, пуговицы, булавки, все это под рукой у Коко. Ей все показывают, вплоть до чулок:

— Ваша горничная сказала, что эти чулки после стирки делаются красными, Мадемуазель. Не будем их больше покупать.

Коко на редкость спокойна, говорит ровным голосом, без раздражения — видимого.

— Когда нервничаю, я не спускаюсь, — говорила она. — Помешала бы им работать.

Она хорошо ладит с одним закройщиком, улыбающимся, сговорчивым, умеющим ее развеселить.

Когда его первая модель появилась на подиуме, он бросился к ногам Коко:

— Я вижу! Слишком длинно!

— Так вы боитесь меня? — спросила она смеясь.

Она сделала знак манекенщице подойти к ней.

Не вставая, разрывает швы. Этот звук: кррр! кррр!

— Джерси очень трудно в работе, плохая ткань. Я это знаю, можете мне поверить. Я начинала с джерси.

Когда она переставила опушку, удлинила, укоротила, поправила плечо, она послала манекенщицу на подиум у выхода из кабины:

— Именно здесь клиенты увидят платье.

Снова, принимаясь за «окаянного» закройщика:

— Зачем вы взяли перкалин? Пустая трата времени! Я пригласила экспертов, чтобы узнать, почему все обходится так дорого. Хоть я и без них знаю: потому что вы приносите не готовые к примерке вещи. И то же самое вы делаете с клиентками. Вы кладете перкалин, когда нужна плотная шелковая ткань. И было бы достаточно трех примерок вместо пяти.

Она провела рукой по груди манекенщицы:

— Эта модель должна быть плоской. Смотрите! У нее нет груди, а кажется, что есть!

Взгляд манекенщицы вибрирует ускользает. Слышит ли она? Говорят о ее груди. У нее нет груди? Что она об этом думает? Кажется, ничего. Я, конечно, ошибаюсь. Она должна злиться: несчастная старуха, у меня нет груди, занялась бы лучше своей, что касается моей, то я знаю мужчин, которые ее ценят такой, какая она есть… и т. д.

— Не выношу, когда видно бедро, — сказала Коко.

— И посмотрите, жакет сзади вздернут.

Она медленно скользила руками по ягодицам манекенщицы:

— Надо, чтобы здесь падало.

Она берет сантиметр, проверяет ширину пластрона: около пятнадцати, не ровно пятнадцать.

— Надо добавить материю. Но вы не сможете, потому что тут ничего нет.

— Есть, — протестует портной, — вот здесь!

Она, очень сухо:

— Нет, ее здесь нет.

Приходит Беттина [323], которую я не сразу узнал, так она загорела. Она примеряет платье из органди для приема у барона Реде:

— Самое главное произвести впечатление в момент появления на балу, — объясняет Коко. — Я хочу, чтобы вы выглядели как серьезная молодая девушка, тогда как другие придут в мини-юбках или в чем-то, что волочится по полу.

Она добавила оборку из органди на плечах и голубую ленту на платье. Примеряют украшения — бриллианты, жемчуга.

— Нужно, чтобы поняли, что драгоценности — это орнамент, а не состояние, которое носят с собой.

— Особенно в наши дни, — замечает Беттина.

— Всегда, — говорит Коко.

Какая погода в Сен-Тропезе, откуда вернулась Беттина?

— Плохая.

— Тем лучше, — говорит Коко. — С тех пор как все эти люди показываются на пляжах, Франции капут.

— Обожаю пустые пляжи, когда там никого нет, — сказала Беттина.

— Приходите еще раз завтра, — говорит ей Коко.

Снова за работу.

— Поднимите волосы, — говорит Коко одной из манекенщиц.

Она смотрит на меня вопросительно:

— Зачем они закрывают лицо волосами? Лицо — это так красиво.

Манекенщице:

— Вы очень красивы, когда лицо открыто, лоб, нос, подбородок.

Улыбка манекенщицы: спасибо, Мадемуазель и… говори себе, говори …

Как орденскую ленту рыцарского достоинства, Коко носила подвешенные на шее ножницы.

В 1964 году на экспозиции в Лувре по поводу двухсотлетия Хрустального завода Баккара [324](по настоянию своего адвоката Ренэ де Шамбрана) она согласилась декорировать большой кубок. У нее была страсть к хрусталю. Мотивом она выбрала свои ножницы. Ее восхитила гравировка, которая воспроизвела ее рисунок.

— На пригласительном билете, — говорила она Ренэ де Шамбрану, — следует отметить, что мое единственное искусство состоит в том, чтобы с помощью этих ножниц резать, упрощать, в то время как другие все усложняют.

Она рассказывала об этом кубке, когда в последний раз завтракала с Ренэ де Шамбраном.

— Мне бы хотелось еще раз его увидеть, — сказала она ему.

Он тотчас же попросил привезти его из музея Баккара и назначил свидание с Коко. Оно должно было состояться на другой день, или через день после ее смерти.

Я закрываю глаза. Передо мной возникает образ Коко, каким он остался в моей памяти: Коко закалывает платье. Иногда вскрикивает: «Эй! Что такое?». Она показывает руку с булавкой, вонзившейся в палец.

— Это часто случается. Я не чувствую ничего, пока не затронута кость.

Она берет великолепную подкладку для пальто.

— Я хочу сделать яркую, сверкающую коллекцию. Другие злоупотребляют черным. Страна не заслуживает того, чтобы ее заставляли носить траур.

Расстегнув жакет своего костюма: