Сергей Беляков - Гумилёв сын Гумилёва

Между прочим, не только Гумилев жаловался на студентов. Если верить критику Виктору Топорову, в середине шестидесятых – студенту германского отделения филфака ЛГУ, жаловались будто бы и на самого Гумилева.

Из книги Виктора Топорова «Двойное дно. Воспоминания скандалиста»: «Преподаватели у нас были сильные и знаменитые. То есть одни сильные, а другие знаменитые. Старческим маразмом и смертельной скукой веяло от лекций прославленного Проппа. Студенты с соседнего востфака при малейшей возможности прогуливали лекции Льва Гумилева и говорили о них: сплошное занудство».

У Льва Гумилева много критиков, которые обвиняют его в легковесности, излишней литературности, даже в шарлатанстве. Но я больше не встречал обвинений в занудстве. Однако гораздо больше удивило другое: преподавание Гумилева на восточном факультете.

Я уже было решил, что Виктор Топоров что-то путает, когда мне в руки попал интересный документ. Это характеристика на старшего научного сотрудника НИГЭИ ЛГУ Гумилева Льва Николаевича, составленная перед его поездкой в Венгрию и утвержденная на заседании парткома 28 июня 1967 года. В характеристике есть и такие слова: «Лев Николаевич ведет педагогическую работу на историческом и восточном факультетах Ленинградского университета…»

Если составители служебной характеристики не ошиблись, то возникает много вопросов. В какие годы Гумилев читал на востфаке? При какой кафедре он читал? Как назывался курс лекций? Пришлось отправиться на Университетскую набережную. Едва я начал рассказывать секретарю о своем деле и произнес фамилию «Гумилев», как меня пригласил к себе в кабинет солидный господин. Он оказался деканом восточного факультета, доктором наук, профессором Евгением Ильичем Зеленевым. Профессор Зеленев рассказал мне, как сам слушал Гумилева на теоретическом семинаре «по вопросам истории Центральной Азии». Но дело было не в шестидесятые, а в 1978-м или 1979-м году. И выступление Гумилева на семинаре было единственным. А мог ли Гумилев читать в шестидесятые годы целый курс лекций на восточном факультете? Декан навел справки. Ответ был такой: курс лекций Льва Гумилева на востфаке шестидесятых годов – нечто почти невозможное. Другое дело, что позднее, в семидесятые и восьмидесятые годы, многие востоковеды бегали на геофак слушать лекции Гумилева. Но это были совсем другие лекции.

Профессорского звания Лев Николаевич никогда не имел, хотя очень многие люди, даже близкие знакомые, такие как Сергей Снегов, называли его именно профессором.

Ямщиков ошибочно называет 1969 год, но обстоятельства знакомства позволяют датировать его именно 1968 годом, так как памятник на могиле Ахматовой был установлен Гумилевым в октябре 1968-го. Значит, встреча со Смирновым и Ямщиковым в Пскове произошла летом 1968-го.

Лев Николаевич путает. На самом деле Марк Красс погиб в битве с парфянами, а почти всё его войско было или уничтожено, или пленено.

Выдающийся древнеперсидский художник и поэт, основатель маникейства.

Есть версия, будто бы «Якобсон» – псевдоним, которым почему-то подписывался Яков Агранов. Но эта версия очень сомнительна. Следственное дело – не роман, к чему тут псевдонимы?

Сибиряк, сын железнодорожного кондуктора, еще в детстве лишился отца, жил в бедности, с тринадцати лет работал слесарем, окончил техникум на станции Тайга. Он сумел поступить в престижный, почти недоступный Московский университет. В 1954-м талантливый очеркист и начинающий писатель получил место в «Комсомольской правде». Вероятно, помогли связи его двоюродного брата Анатолия Чивилихина, который был в пятидесятые годы довольно значительным функционером в Союзе писателей.

Владимир Чивилихин рано начал печататься, его приняли в Союз писателей. Книги не только издавали, но и награждали премиями. Последнюю, Государственную премию СССР, Чивилихин получил за вторую часть романа «Память».

В дискуссиях семидесятых-восьмидесятых годов позиции Гумилева и его оппонентов – Бромлея, Козлова, Чистова и Машбица – казались непримиримыми. Между тем для современного европейского исследователя все они одного поля ягоды, хотя бы потому, что считали этнос реальным явлением. На Западе такой взгляд становился все более одиозным. Поэтому Марлен Ларюэль, лучший европейский знаток теории Гумилева, пишет: «Гумилева вполне можно считать носителем этницистских и натуралистских концепций, полностью вписывающихся в традицию советской этнологии».

Но традиция советской этнологии – слишком широкое понятие, речь ведь о взглядах десятков докторов и кандидатов наук. Попробуем сузить предмет до обозримых размеров. Статья в энциклопедии – это квинтэссенция научной мысли, это самое бесспорное, выведенное годами исследований определение. И в статье об этносе в Большой советской энциклопедии находим такие строки:

«Сформировавшаяся Э[тническая]. О[бщность], выступает как социальный организм, самовоспроизводящийся путем преимущественно этнически однородных браков и передачи новому поколению языка, культуры, традиций, этнической ориентации и т. д.».

Как это похоже на этническую традицию Гумилева! А ведь эту статью написал Виктор Иванович Козлов, тот самый Козлов, последовательный и неутомимый противник Гумилева. Значит, теория Гумилева была не так уж далека от основного русла отечественной научной мысли, так что полемика Гумилев – Козлов и, особенно, Бромлей – Гумилев могла бы закончиться компромиссом. Но она закончилась трагедией.

Интересно, что через сто лет «трамвайный апартеид» возродился на рубеже восьмидесятых и девяностых, только теперь русские и узбеки поменялись местами. Случалось, что в Ташкенте водитель переполненного автобуса «просил всех русских выйти, чтобы автобус смог продолжить движение», — пишет Семенова.

Эльзон называет их «штурмовиками Невзорова». Последнее не совсем точно. «Народноосвободительное движение "Наши"» появилось в ноябре 1991-го. В него вступали и коммунисты, и антикоммунисты, военные в отставке и бывшие члены общества «Память».

История опровергает фантазии философов, поэтому философы ее и не учат. Дугин пользуется совершенно другими источниками познания: собственной интеллектуальной интуицией, трудами европейских эзотериков, мистиков, философов и, наконец, откровениями каких-то темных личностей. В «Консервативной революции» Дугин рассказывает о встрече с «таинственным человеком», «крупным деятелем масонских и оккультистских организаций». Этот господин, представившись «братом Маркионом», поведал автору одну великую конспирологическую тайну. Трудно представить Савицкого или Вернадского на месте Дугина, внимающих откровениям первого встречного.