Михаил Ходорковский - Тюрьма и воля

Этого его комсомольского прошлого Ходорковскому «в народе» не прощают до сих пор. Ему ставят в вину комсомольское прошлое и капиталистическое будущее одновременно. То есть или комсомолец, или капиталист. Но как раз с молодежного бизнеса во многом и начался капитализм в России.

Леонид Невзлин:Передо мной сидел человек, который мог состояться по комсомольско-партийно-административной линии, который уже был секретарем комсомола огромного, по-моему, шеститысячного института — Менделеевки — и который имел до этого некий выбор, куда идти.

Он хотел стать директором научно-производственного объединения, чтобы был свой завод, свой научно-исследовательский институт и чтобы он там был полноценным хозяином. Вот это была его советская мечта. Это была его мечта на момент моего прихода в Центр научно-технического творчества молодежи, и он двигал организацию в этом направлении. И мне было это интересно, потому что он знал и умел то, чего не знал и не умел я, он был вкручен в ту систему. Он мог прийти, там, к председателю райисполкома, первому секретарю райкома, второму, третьему — без вопросов, он их всех знал, он мог войти в Моссовет и пройти там по комсомольской или партийной линии к кому угодно. Он был для меня небожителем в той системе координат, советской тогда еще. Поэтому я каким-то образом поверил в него. В нем чувствовалась такая зажатая пружина, потенциал на развитие. И это подтвердилось очень быстро.

До 1988 года я жила с сыном в Восточной Европе. Когда я сказала родителям, что возвращаюсь в Россию, отец аккуратно заметил: «Интересно, что ты будешь делать, когда порвутся твои последние джинсы?» Мама была более конкретна: «Купи ребенку одежду на вырост». Зайдя в первый раз после приезда в Москву в продовольственный магазин, я от изумления присвистнула. «Не свисти, — строго сказала продавщица, — денег не будет». Я невесело улыбнулась: деньги были не нужны, покупать было нечего. В буквальном смысле слова. Только что отъехали два автобуса с людьми, которые приехали в сытую, как считалось, Москву из голодной провинции, и все скупили. Продавщица, в сущности, была избыточной деталью. Любой супермаркет в Праге или Софии на фоне пустых полок московского гастронома казался продуктовым раем, местом невероятного изобилия.

Я скосила глаза на своего семилетнего сына. Он нетерпеливо дергал меня за руку. «Мама, ну покупай уже и пошли. И сыр не забудь», — канючил он. «Забыли про сыр, малыш», — ответила я ему. Он не понял.

Зато начиналась «гласность». А также некое подобие рыночных отношений. Например, открывались кооперативные рестораны и кафе, где на мытье стаканов вполне можно было заработать за пять дней месячную зарплату журналиста — 150 рублей. А потом с этими деньгами отправиться на рынок и купить у частников все, что позволит карман.

Как работала советская экономика, всегда было для меня загадкой. После падения цен на нефть к концу 1980-х и началу 1990-х стало очевидно, что она просто не работает. Результат был катастрофическим. Егор Гайдар в своей книге «Гибель империи» цитирует письмо советского школьника, отправленное 14 февраля 1991 года: «На прошлой неделе я стоял в ужасной очереди за мясом. Вы знаете, сколько я там стоял? Мне страшно Вам сказать, но я стоял там пять с половиной часов. У нас были очереди (как вы знаете), но они не были такими большими и мы не стояли в них за всем. Но теперь у нас очереди за всем, начиная от мяса и ботинок и кончая спичками и солью. Мы стоим за рисом, за сахаром, за маслом… И это бесконечный перечень… Раньше я никогда не плакал — у меня сильный характер, но сейчас я плачу часто. Мы стали похожи на животных. Если бы Вы видели наших диких, сумасшедших и голодных людей в ужасных, диких очередях, Вы были бы в шоке. Каждая страна помогает нам. Мы уже попросили открыто о помощи и охотно приняли ее. Мы забыли об одном хорошем слове — гордость. Мне стыдно за мою страну». Гайдар справедливо замечает, что подобного рода травмы, пережитые в детстве, не проходят, как правило, бесследно. «Не хотелось бы верить, — пишет Гайдар, — что автор этих строк сегодня мечтает о восстановлении имперского величия».

Почти уверена, что так оно и есть. Это было время, когда закладывалось неприятие, чтобы не сказать, ненависть, вот этих самых «диких, сумасшедших и голодных людей» к предприимчивым типа Михаила Ходорковского. Есть огромный пласт людей, которые по разным причинам не вписались в изменившиеся обстоятельства, не нашли своего места, просто не понимали до конца, что происходит, чувствовали себя обманутыми и преданными (и не без основания), не решились рискнуть и поменять жизнь, или не имели возможности этого сделать из-за возраста, или не хотели, не желали смириться с фактом, что той страны, в которой они родились и выросли, больше нет.

Не стало огромной, угрожающей советской империи. Страна, считавшая себя победительницей в Великой Отечественной войне, привыкшая быть большой, сильной и опасной, вдруг оказалась разрушенной, слабой, голодной. И это болезненно затронуло и быт, и бытие — культивировавшуюся в людях десятилетиями гордость за свое отечество, какую бы цену им ни приходилось за это платить. Была бы картошка и водка — выстоим. Ничего, бабы новых нарожают. Такое отношение к жизни и к потерям было и, увы, во многом остается нормальным среди массы обычных людей. «Жила бы страна родная, и нету других забот…» — пелось в песне.

И вдруг все посыпалось. Осмелевшие газеты и журналы, а потом и телевидение уничтожали иллюзии относительно героического прошлого — а еще там кроме побед были чудовищные жертвы сталинизма, кошмарные и бессмысленные иногда жертвы в войне с фашизмом. Потом последовало крушение КПСС, шокирующие открытия о деятельности КГБ. И все это на фоне инфляции, экономического кризиса и полного разрушения привычной модели жизни. Невероятный стресс для общества. Такое не проходит бесследно, и психологические последствия не исчерпываются одним поколением.

Для людей, которым перестройка принесла страдания, реформаторы и «новые русские» (это клише изобретено газетой «Коммерсантъ») стали и остаются врагами, отнявшими у них социалистический «рай». Аргументы о том, что советская экономика превратила их в «голодных зверей», что советская система никогда не была справедливой, потому что обычные люди никогда не жили так, как жила номенклатура, что даже колбаса, которая стала каким-то нарицательным символом той эпохи, была для партийных бонз — одна, а для простых граждан — другая, — все эти аргументы не работают. Люди любят свое прошлое и многое ему прощают.