Нина Никитина - Софья Толстая

Она понимала, что необходимо как‑то защитить усадьбу от грабежей. Крестьяне все чаще стали без спроса заглядывать в ее владения, чтобы рубить деревья для своих надобностей. Бабы постоянно крали капусту, хворост, унося его огромными вязанками, траву для корма скота, набивая ею здоровенные мешки. Нужно было принимать официальные меры. Ясная Поляна нуждалась в охране.

По совету Андрюши Софья попросила тульского губернатора Арцимовича прислать в усадьбу стражников, которые смогли бы «отобрать у крестьян револьверы и ружья и напугать их». После этого маховик власти заработал, в деревне начались обыски, троих человек арестовали, подозрительных обыскивали, беспаспортных ставили на особый учет. Наступил конец беззаконию. Софья наняла стражника — черкеса Ахмета, который был особенно бдительным защитником господских интересов. Конечно, муж умолял ее, чтобы она убрала черкеса из усадьбы, ведь страшно было смотреть на то, как он тянул за собой на веревке старика, больного грыжей, едва волочившего ноги. Но Софья стояла на своем, становилась все более властной, любила отдавать приказания, бранить за плохо исполненную работу, хотела, чтобы все было под ее контролем, в том числе кабинет и спальня Лёвочки. Он больше не мог работать в своем кабинете запершись, не мог даже на ночь закрыть дверь своей спальни. Она должна была знать, что делал ее муж, с кем разговаривал. Поэтому Софья сняла даже шторы с его окон, чтобы, стоя на балконе, видеть, что происходило в его комнатах. Она не находила себе покоя ни днем ни ночью, желала знать, что он написал за последнее время в своих дневниках, где хранил свою маленькую тетрадочку, интимный дневник для одного себя, который он днем засовывал в голенище сапога, а на ночь куда‑то прятал.

Лёвочка все это видел и из‑за этого мучился, терял силы, а его сердце, с которым он всех мог пережить, как говорил доктор Никитин, теперь стало плохо работать. А каково было ей?! Софья постоянно находилась в заботах, то должна была сменить приказчика, то собрать деньги с крестьян за покос на Калиновом лугу. Тряслась за каждую копейку. За покос она собрала 1400 рублей, а за сад выручила 1200. Она была очень рада этим денежным сборам, потому что планировала все полученные деньги направить на содержание усадьбы. В этом случае ей бы не пришлось искать дополнительные средства. Еще прибавилось почти полторы тысячи рублей за аренду земли. И эти, вырученные ею деньги, должны были пойти на ремонт флигеля и плотины Нижнего пруда. Еще она вспомнила об уплате 400 рублей поденным, учла и эту сумму в своих незамысловатых подсчетах.

Тем временем ее схватка с расхитителями усадебного добра продолжалась — обокрали пустующий, нежилой флигель, в котором хранился разный домашний скарб: матрасы, гардины, лампы, потом своровали мед из ульев, срубили больше сотни прекрасных дубов, чтобы продать в Туле. Разумеется, Софья не могла не отреагировать на эти ужасные проделки грумантских и яснополянских крестьян. Весь свой праведный гнев она направила на бездельников — стражников, под носом которых происходили кражи. Лёвочка советовал отпустить стражников, от которых нет никакого толка, а один только срам.

Жизнь шла к роковому финалу, и противостоять этому было невозможно. Как и прежде, муж совершал верховые прогулки, наслаждался домашним комфортом, любил вкусную еду, мягкую постель. Софья была очень рада, что дочь Таня поселилась теперь во флигеле со своей маленькой Танечкой. Миша Сухотин в это время жил за границей со своими больными сыновьями. Из детей с родителями проживал еще Андрюша, который развелся со своей первой женой. Младшая дочь Саша была увлечена музыкой. Частенько наведывался и старший сын Сергей.

У Софьи, как всегда, было немало забот, связанных с хранением Лёвочкиных рукописей. Ее беспокоил этот вопрос, ведь она заплатила 50 тысяч рублей и не желала, чтобы кто‑то, кроме нее, имел к ним доступ. Поэтому она сдала их от греха подальше в Исторический музей, присовокупив к ним еще и часть своего архива, а также письменный стол с принадлежностями. В будущем она намеревалась отдать все рукописи и вещи, чтобы спасти их от возможного бестолкового расхищения детьми и внуками. Теперь Софье приходилось частенько просиживать в музее, разбираясь в бумагах мужа, порой целыми днями. В этой кропотливой работе ей помогал Павел Иванович Бирюков, готовивший в это время свои материалы для биографии Толстого. Еще она составляла каталог их огромной библиотеки, шила, переписывала свои письма, играла на рояле и занималась живописью, забывая в это время о денежных счетах, хозяйстве, неприятностях с прислугой и т. п.

Софья любила писать на пленэре пейзажи, цветы, изучала по книгам перспективу, снова бралась за кисть и писала дочь Сашу, потом стала копировать пейзажи Похитонова, переписывалась с Екатериной Федоровной Юнге, троюродной сестрой Лёвочки, талантливой художницей. Любую свободную минуту она использовала, чтобы взяться за кисть, предаться любимому занятию и таким образом забыть о перенесенной операции, о страданиях, с ней связанных. Теперь она уже могла «бегать» по выставкам, наслаждаться полотнами Борисова- Мусатова и Нестерова, ужасаться увлечению русских художников декадентством и переживать за дочь Таню, из‑за того, что та так и не стала профессиональным художником, ведь многие пророчили ей успех на этом поприще. Но еще больше Софья досадовала на то, что сама не смогла стать художницей, хотя мечтала об этом.

Общение с живописцами, приезжавшими в Ясную Поляну, приносило ей истинное наслаждение. Так, Похитонов, гостивший у них в доме, делился с ней тайнами своего мастерства, демонстрируя только что написанные им пейзажи, приводящие ее в восторг своим изяществом. Софья с удовольствием общалась с Ильей Репиным и его женой Нордман — Северовой, большой оригиналкой, страстно популязировавшей вегетарианство и нахваливавшей полезные травяные супчики и удобства крутящегося стола, избавлявшего хозяйку от прислуги. Она ценила общение с теми людьми, от которых получала полезную информацию. Например, от знаменитого гостя — ученого Мечникова она узнала много интересных сведений о старости, борьба с которой ей только предстояла.

А муж уже знал один из этих рецептов и в последнее время активно им пользовался. Со старостью он боролся с помощью вегетарианства. Теперь он не мог спокойно слышать крика курицы, когда повар ее резал, не мог смотреть, когда тот вытирал о траву окровавленный нож. Лёвочка перестал пить молоко и есть яйца. По утрам он выпивал горячую воду и съедал хлеб с маслом, а спустя некоторое время прекратил делать и это. Софья сердилась на мужа, а он говорил, что каждый день упрекает себя за то, что когда‑то съедал так много лишнего. Он много купался в речке Воронке даже после Ильина дня. Лёвочка чувствовал себя комфортно не со своими гостями, а с Конфуцием.