Георгий Иванов - Проза из периодических изданий. 15 писем к И.К. Мартыновскому-Опишне

Наконец-то, я проснулся на самом деле. Все кругом было тихо, тихо. Я зажег свечу, налил себе воды и выпил.

Часы слабо стучали.

Но что это?.. Сердце мое вдруг часто забилось, нервы напряглись, странное ощущение, уже испытанное мною два дня назад, вновь мною овладело. Но тогда я только вслушивался в мучительную тишину… Теперь я услышал.

Легкий шорох несся из-за стены, скрип половицы, шуршанье туфель, слабое покашливание. И вдруг странный холод распространился по комнате… Не смея крикнуть, двинуться, позвать на помощь, прижавшись к изголовью кровати, я видел, что по коридору медленно движется какой-то старик. В руке он держал слабо мерцавшую свечу, другой придерживал полу халата. На шее у него чернела та же узкая, страшная, запекшаяся рана. Он направился к кухне, вскоре я услышал отчаянный долгий крик, какая-то дверь тяжело хлопнула… Больше я ничего не помню.

Утром с меня сняли показания относительно Даши, исчезнувшей неизвестно куда. Городовой видел в ту ночь на набережной бегущую девушку, хотел ее задержать, но она вырвалась у него из рук. По описанным приметам и по обороненному ею платку, несомненно, это была Даша.

Я рассказал о страшных кошмарах этой ночи, меня выслушали, скептически улыбаясь, пожали плечами и ушли.

Голова у меня тупо болела, я сам не знал, что думать о всем происшедшем, когда мне доложили о приходе управляющего домом. Это был почтенный старик с тихим голосом, с мягкими движениями и грустным взглядом. Он извинился передо мной за беспокойство и, помолчав немного, словно собираясь с мыслями, начал:

— Я очень перед вами виноват, сударь, что послушался нашего домовладельца и не предупредил вас о нехорошей славе нанятой вами квартиры. После случая, происшедшего в ней, о котором я вам расскажу, уже семь лет, как в ней никто не жил, т. е. пробовали жить, но выходило так беспокойно, что все жильцы вскоре съезжали. Тогда ее обратили в домовую контору. Но теперь, сами знаете, квартир мало, платят за них хорошо. Вот наш хозяин и решил сдать № 6. Просил я его не брать греха на душу, не слушает. Оно, говорит, если и было, так за шесть лет выветрилось. А тут подвернулся ваш приятель; меблировали ее кое-как, да и по рукам. Только, как я предсказывал, нехорошо и вышло.

А случай здесь вот какой произошел.

Лет пятнадцать тому назад снял шестой номер приезжий из Сибири старик Глухарев. Это был высокий коренастый старик с острым взглядом и тяжелой поступью. Поселился он с маленькой внучкой, жил бедно и скупо, перебиваясь с хлеба на воду, однако говорили, что он — бывший золотопромышленник, богач, вряд ли не миллионер.

Однажды зимой, в январе будит меня утром прислуга.

— Барин, — говорит, — вас полиция требует.

«Что за шут, — думаю, — какое ко мне у полиции дело?» Хотя и не помнил за собою ничего, однако струхнул порядком. Выхожу с виду спокойно, про себя акафист своему мученику читаю. Вижу, дом оцеплен подходит ко мне пристав.

— У вас проживает омский мещанин Глухарев?

— У нас, — говорю, — десять лет уже проживает.

— Ведите нас к нему.

И что же бы вы думали?! Оказывается, пришли старика арестовывать. Как-то там открылось, что он в Сибири целую семью вырезал, только одну младшую девочку пощадил, и внучка его не родная ему совсем, а тех родителей дочка.

Ну, звонили, стучали, никто не открывает. Высадили дверь. Думали, он спит, Глухарев сидит в кресле напротив входа, смеется, «добро пожаловать, говорит, дорогие гости». Полицейские было к нему, а он только рукой повел: «не смей», мол, да так повелительно, что те и остановились. А он прямо на меня уставился да как закричит:

— Ты, доносчик, знай, что даром тебе это не пройдет. Думаешь, навел холопов и силен? Короток, любезный, у тебя ум, не выселишь меня, покуда сам в гроб не ляжешь!.. Проклято это место, проклято, проклято трижды.

И так он это страшно выкликнул, что до сих пор холодно становится, как вспомнишь.

— А потом что было?

Пристав первый опомнился.

— Делай, ребята, обыск, что слушать старого попугая.

Солдаты затопали, стали выворачивать комоды… А старик все кричит, ругается и вдруг перестал выкликать, захрипел, заклокотал как-то. Бросились мы к нему, а у него в руках бритва, горло перерезано, и халат бухарский зеленый весь залит кровью.

Поверите ли, неделю целую после того не спал.

Что ж еще, — Глухарева похоронили, имущество его в казну пошло. Дашу-сиротку я у себя оставил. Когда подросла, стала при доме служить.

И странно, знаете, после смерти старика (ведь все у девочки на глазах произошло) словно у нее память отнялась. О прошлой своей жизни помнила самые пустяки, о деде (какой, впрочем, он был ей дед) никогда и не вспоминала. И так, думаю, что Бог ей милость свою послал, отнявши память.

Да, не надо было ей поступать к вам в услужение. Старый безбожник, видно, ей и явился ночью.

Несколько дней спустя, уже перебравшись на новую, приисканную мне стариком управляющим квартиру, я прочел, что в вытащенной из Невы утопленнице опознана Даша.

О, среда! О, пятый час дня! О полукруглый будуар Софочки Павловой! О жеманный разговор хозяйки, цейлонский чай, в тонкой руке дымящаяся папироска, левкои!.. Внизу на звонок старый лакей в серой куртке спешит распахнуть затянутую желтым шелком дверь со стеклами. На секунду мелькает морозная набережная, Нева, Петропавловский шпиль. И румяный завсегдатай сред, барон Шиллинг, сбросив доху, прижимает перед круглым зеркалом ладонь к косому пробору. Белая лестница устлана малиновой дорожкой. В большом окне крошечный садик разбит на английский лад. Барон быстро вбегает по лестнице, ловко вбрасывает в глаз стекляшку, полы его жакета раздуваются, на пороге он делает точно пируэт и небрежно входит в будуар. Он знает, что его ждут и Софочка, и толстая дама направо от окна, и худощавая дама от него налево, и лицеист с усикам, и лицеист, держащийся в стороне от всех, и поэт Миланов в зеленом галстуке с челюстью дегенерата. Какая же среда без барона!

И барон целует руку хозяйки, не глядя на нее, не глядя, кланяется остальным и берет налитую ему чашку…

Все говорят разом:

— Но, милый барон, я сама звонила к Иванову и на Морскую. Никаких печений нет. Все едят теперь пряники.

— Но, барон, нельзя быть таким капризным. Бедные солдаты страдают за нас, и мы должны пострадать.

— Я знаю наверно, что крупчатка тут ни при чем. Печенье делается из так называемой тонкой…

— Вот этот пряник с коринкой совсем вкусный!

— Ай!..

Лиловая чашка выскользнула из рук Софочки и лежала на ковре.