Георгий Иванов - Проза из периодических изданий. 15 писем к И.К. Мартыновскому-Опишне

Таинственные незнакомцы сняли свои маски и все оказались знакомыми мне и тебе. Многие из них не пропускают ни одного балета. Я угадываю твой вопрос. Разумеется Г. в их числе. Тотчас же все перешли на половину герцога. Ужин, начавшийся, как обыкновенно, кончился оргией. Я был пьян. Точно не помню, как рядом со мной очутилась женщина, откуда влились музыканты… Проснувшись поутру у себя на постели, я постеснялся расспрашивать, кто и когда доставил меня домой.

Я полагаю, что тайное общество один предлог для веселого времяпрепровождения. Впрочем, я дал слово и, повинуясь жребию, обязан сделать все, что прикажут, вплоть до убийства государя.

Ну, а что ты поделываешь?..»

Лакей вышел на улицу. Синий конверт с большой серой печатью был у него в руках. Под газовым фонарем почтальон возился с ящиком, вытряхивая его содержимое в свою сумку.

— Захвати, любезный! — крикнул лакей и подал ему письмо Павла.

— Ах, вздор какой, я нарочно запечатал письмо гербом дяди, кто же посмеет его вскрывать.

— Ну, а если вскроют?

— Я скажу, что я все это выдумал.

— Ты поступаешь, как мальчишка, Павел, — холодно сказал Борис, — и я жалею, что доверился твоему слову.

Без пальто выбежал он на улицу. Фонари тускло мерцали на морозе. У почтового ящика никого не было. Полутемная Фурштадтская была пуста.

— Опять Павлову, — проворчал чиновник, принимая телеграмму, — сороковая, — и приятно осклабился, увидав, что выстукиваемые слова не напоминают обычного «40.000 купил», «принял заказ 100.000 франков Выборг», — содержание телеграмм получаемых инженером.

Нет, тут было кое-что поинтереснее.

«Мария Гавриловна не идет на уступки. Грозит скандалом. Настойчивым просьбам согласилась отсрочить передачей писем неделю. Сведений нет. Прошу указаний. Жук».

Депеша была срочная. Телеграфист поэтому не стал ожидать десятой, а крикнул своего единственного помощника и почтальона Фильку и велел ему тотчас же отправиться на завод. А сам закурил самодельную папиросу с длинным мундштуком и стал воображать, какая такая Мария Гавриловна хочет скандалить и какие такие письма.

В кожаной тужурке, рослый, коренастый, блестя лысиной, сверкая румянцем, весело поводя голубыми навыкате глазами, Яков Ильич Павлов принимал доклад младшего инженера.

— Распорядиться! Знаю! Понимаю! Прекрасно! — бросал он, водя толстым, коротким пальцем по какой-то смете.

— Что! Циркуляр! Плевать мне на ихние циркуляры.

— Срочная телеграмма, Яков Ильич, — сказал вошедший мальчишка.

Тот не спеша разорвал наклейку и вдруг, крепко выругавшись, побагровев, вскочил.

— Автомобиль! Вещи! Еду в Петербург! — и, всем своим видом выдавая крайнее волнение, инженер быстро прошел в столовую, налил в кофейную чашку водки, выпил разом и, не закусив, налил еще.

Барон фон Шиллинг, — мы о нем и забыли, а он не переставал быть самим собой, ежедневно бриться у Maule, ежедневно завтракать у Донона, ходить в клуб и заниматься делами. А дела барона, надо сказать, были разнообразны, были чрезвычайно, в высшей степени разнообразны.

Секретарь благотворительного общества — раз.

Вновь назначенный член совета того министерства, где с некоторых пор появился столь обаятельный и пленительный министр — два.

Биржевой игрок — три.

Карточный игрок — четыре.

И пять, шесть, семь, восемь, пятнадцать, восемнадцать (но это не официально, совершенно не официально!) — почтенный барон был коммерческим (разумеется, коммерческим) корреспондентом одной шведской фирмы.

Это было несколько хлопотливое дело, но стокгольмская фирма превосходно, отлично, исключительно хорошо платила.

Синих очков не было заметно, и пальто было нисколько не гороховое, свеженькое от Мандля, в светло-серую клетку. Наручники не звякали в карманах этого Пинкертона!

Проницательная улыбка не змеилась на его губах! Лицо господина, спешившего рано утром по промерзшей панели с озабоченным видом, было простоватое, походка подпрыгивающая. Но все это, разумеется, не мешало их обладателю быть самим Анатолием Ивановичем Перчиковым, левой рукой господина начальника секретной полиции.

Правой рукой его превосходительства, как известно был некий задумчивый англичанин, некто, носящий монокль, некто, надевающий по вечерам фрак.

Перчиков! Ты, Анатолий, не забудь, что имя обязывает! Ты получаешь повышенное жалованье не в пример прочим. Ты облечен доверием его превосходительства!

Столица спит во мгле морозной,

Спит нищий, всадник и богач!

Как выразился поэт, а ты рано утром, надев свои калоши, скрипишь ими по морозному тротуару, спасая Россию. Но, вот, и набережная, вот, и дом № 24!

Медленно взвилась тяжелая штора, и пепельно-синий, опустошительный рассвет хлынул в огромную комнату. Мебель итальянской работы каменела тяжело и пышно. Картина, тусклая копия какого-то фламандца, пейзаж с ледяным небом, наклонно висела над просторным резным бюро, из-за которого поднялся человек в великолепном халате. Мягко ступая, он достал из шкафа квадратный ящик, распахнул широкую отдушину в зеркальном окне, повернул в ящике какой-то рычаг…

Выстрел был почти бесшумен, но рука стрелявшего дрогнула, он промахнулся. Несколько голубей поднялись с крыши, разлетелись в тумане. Которая из этих птиц вылетела из деревянного ящика сквозь зеркальную отдушину — разве можно было теперь узнать.

Серая птица в сером холоде петербургского утра, должно быть, пролетала уже над Финляндским вокзалом, а субъект в котелке, в клетчатом пальто и калошах все не мог отвести от дома № 24 свое простоватое, огорченное лицо.

Телеграмма Жука не солгала: Мария Гавриловна действительно, скандалила и точно грозилась показать письма кому не следует. Разозленный, швырнул инженер, телефонную трубку.

Но кто такая Мария Гавриловна, какой такой Жук?

Постараемся удовлетворить этот совершенно законный вопрос.

Спешим оговориться, — первую часть вопроса. Ибо кто такой Жук, разве я знаю? Разве мало на свете, особенно в России, таких Жуков, плешивых, черных, с несвежим носом, в цветной манишке, даже кашляющих как будто с акцентом.

Ну, есть Жук, должно быть, есть у него жена, болеющая боком, и носки в клетку, и зеленое ватное одеяло… Но нам-то до этого решительно никакого дела нет. Жук дал телеграмму, что Мария Гавриловна скандалит, Жук сделал свое дело и может ретироваться, так сказать.