Александр Лебедев - Честь: Духовная судьба и жизненная участь Ивана Дмитриевича Якушкина

А. А. Лебедев создает резкие контрасты правительственного, «монаршего» восприятия крепостного права: «Александр стыдится перед Европой, что 10 миллионов его подданных — рабы, и ничего не делает. — Якушкин стыдится за царя».

Автор убежден, что Якушкин был сугубо последовательной натурой, ему была присуща скрытая работа, ведущая к разрушению крепостничества. Впрочем и для других участников тайных обществ это было в высшей степени органично. В 1819 году Н. И. Тургенев через Милорадовича подал царю записку о мерах к упразднению крепостного права. В том же году М. С. Лунин составил завещание, в котором требовал освободить крестьян после своей смерти. В 1823 году В. И. Штейнгель передал письмо царю о запрещении продажи крестьян.

Верность антикрепостническим идеалам была совершенно удивительна. В 1821 году в Смоленской губернии был голод. Крестьяне ели сосновую кору. Среди участников тайных обществ начались сборы пожертвований в пользу голодающих. В сборах участвовали и соседи-помещики Якушкина — Левашев, Тютчев. Рославльские дворяне послали правительству заявление о бедственном положении крестьян. Их послание произвело своеобразное впечатление на императора, который был уже наслышан о деятельности тайных обществ. Боясь их и не представляя ясно масштабов их развития, Александр признавался Волконскому: «Эти люди могут кого хотят возвысить или уронить в общем мнении; к тому же они имеют огромные средства; в прошлом году во время неурожая в Смоленской губернии они кормили целые уезды».

В продолжение всей последующей жизни Якушкин оставался верным своим принципам защитника и заступника обездоленных. Поселившись в имении Н. Н. Шереметевой, матери своей молодой жены, он сочувственно относится к крестьянам. 1824–1825 годы Якушкин провел в своем родовом имении Жукове. Здесь сложился своеобразный кружок любителей философии. Общение с близкими друзьями И. А. Фонвизиным, И. Д. Щербатовым, П. X. Граббе, Н. И. Тургеневым, М. И. Муравьевым-Апостолом, переписка с П. Я. Чаадаевым и Д. А. Облеуховым придавали этому кружку философский характер, метафизический, как называли его сами участники.

Особую страницу в повести А. А. Лебедева занимают отношения Якушкина с П. Я. Чаадаевым. Близкие через дом Щербатовых: здесь и друг Иван Дмитриевич Щербатов, и первая любовь Наталия Дмитриевна Щербатова, оба они, и Якушкин, и Чаадаев, принадлежали к передовому московскому дворянству. Встретившись на скамьях Московского университета в 1808 году, они подружились, и их переписка протянулась через всю жизнь.

Отношения И. Д. Якушкина и П. Я. Чаадаева входят органической частью в канву повествования. Именно тут проходит водораздел между Якушкиным-революционером и Чаадаевым- философом. И тем не менее автор склонен излишне близко подвести этих людей друг к другу. Да, действительно, и того, и другого не пощадила судьба, и тот, и другой испытывали ненависть к крепостничеству и самовластию, но миропонимание со временем развело их. Каждый по-своему переживал свою трагическую судьбу: действенный альтруизм Якушкина, горячо откликавшийся на всякое несчастье, беду, будь она личной или бедой страны, с одной стороны, и созерцательность Чаадаева, склонного целиком уходить в высшие обобщения, — с другой.

Якушкин был небогатым дворянином, ему принадлежало всего 120 душ в разоренной наполеоновским нашествием Смоленщине, он рано покинул семью и был свободен в выборе своей судьбы.

Чаадаев тоже лишился отца, да и матери, воспитывался в доме деда князя М. М. Щербатова. Сообразно с этим и слагались семейные традиции, в условиях не только обеспеченности, но и роскоши, с масонскими этическими воззрениями и умеренной оппозицией правительству. Просветительские идеи захватили и Чаадаева, и Якушкина. «Борьба декабристов и их современников за наследство европейского Просвещения — исходная позиция и того, и другого» — так следует по повести. Но дальнейшее их сближение уже выглядит несколько натянутым. Якушкин всегда искал реальных и действенных разрешений противоречий общества, в котором жил. Чаадаев находил их лишь в высших сферах философии. Было бы заблуждением считать, что его философия истории была абсолютно бездейственной. Разделяя социально-политические идеалы декабристов, он расходится с ними в методах борьбы. Он резко бичует крепостное право, православие, самовластие, — и в критической части его доктрина близка декабристам. «…И сколько разных сторон, сколько ужасов заключает в себе одно слово: раб. Вот заколдованный круг, в нем все мы гибнем, бессильные выйти из него. Вот проклятая действительность, о нее все мы разбиваемся. Вот что превращает у нас в ничто самые благородные усилия, самые великодушные порывы. Вот что парализует волю всех нас, вот что пятнает все наши добродетели…» [17] Литературное наследство, № 22 (24).

В мировоззрении Чаадаева скрестились как бы две тенденции: напряженный интерес к людям 14 декабря, декабристский критицизм и увлечение христианской мистикой. Он расходится с декабристами в методах действия, выдвигая мирный религиозный путь обновления общества. В письме к Якушкину, которое, по счастью, не дошло до адресата, он, при всей личной привязанности к ссыльному своему другу, порицает его отношение к революционному порыву:

«Ах, друг мой, как это попустил господь совершиться тому, что ты сделал? Как мог он тебе позволить до такой степени поставить на карту свою судьбу, судьбу великого народа, судьбу твоих друзей, и это тебе, тебе, чей ум схватывал тысячу таких предметов, которые едва приоткрываются для других ценою кропотливого изучения?» [18] Декабристы и их время. М., 1932, т. 11.

Революционным замыслам декабристов Чаадаев противопоставляет «углубление сознания» — философскую разработку будущего России. «Если нам изменила земля, то что мешает нам овладеть небом?» [19] Там же. — возражает он в своей исповеди другому стороннику революционной ломки — М. Ф. Орлову.

Все творчество декабристов пронизывает глубокое признание исторического значения Великой французской революции. А. А. Лебедев считает декабристов борцами за идейное наследие Просвещения. «Увлечение декабристов Руссо и Вольтером, Дидро и даже Монтенем…» было органичным. Но следовало бы договорить, что они испытывали и непосредственное, сильное воздействие идей эпохи реставрации. Программа политического компромисса, выбор «способа действия», либо революционный, либо мирный, борьба конституционных идей с республиканскими стали поводом настойчивых поисков программных требований дворянских революционеров.

Итоговый тезис автора повести: «Да, спору нет, Якушкин был декабристом-просветителем в главном итоговом содержании своей деятельности» — справедлив лишь отчасти, в Якушкине боролись, уживаясь временами, самые решительные революционные намерения и мирные, глубоко просветительские приемы, растянутые во времени и растворенные в долговременной программе. И не столько боязнь бонапартизма устрашала Якушкина, сколько свойственная декабристам политическая позиция революционной мысли посленаполеоновской Европы. Не случайно же даже Пестель называл среди своих западных предтеч Детю де Траси, мастера политического компромисса.