Михаил Марголис - Крепкий Турок. Цена успеха Хора Турецкого

На излете 1990-х данный офис, где еще не обитало столько народа, взялся благоустраивать вернувшийся в хор Тулинов. Он, как и Кульмис, покинул коллектив в 1997-м только после турне с Кобзоном. «Я лет шесть совмещал участие в хоре с ремонтным бизнесом, — говорит Евгений. — А тут накопились деловые обязательства, разные личные потребности, возникла необходимость сидеть в офисе фирмы, и я ушел. Сразу после тура с Кобзоном у хора ведь еще никаких интересных предложений не появилось. Да, и не казалось мне, что таким образом мы прорвались на эстраду, сделали себе пиар. Что мы там с Кобзоном пели? Пять-шесть песен в конце первого отделения, и потом в ресторан. И окружение тоже было спорное: хор МВД и т. п. Возможно, для выхода на поп-пространство это даже антипиар…

Хотя, когда я вернулся, „Хор Турецкого“ уже четко ориентировался на эстраду. Попсовые аранжировки делали, записывали „минусовки“, исполняли все больше шлягеров. Я тогда придумал в коллективе градацию на „фрукты“ и „овощи“. Последними являлись мы с Кульмисом, повторно пришедшие в хор, „фруктами“ — все остальные. Такое деление у нас и сейчас бытует».

Возвращение Тулинова и его «овощного» собрата Кульмиса можно считать еще одной точкой отсчета в летописи «Хора Турецкого». После них уже никто из солистов не покидал данный коллектив исключительно по материальным причинам, в надежде найти вне хора более достойный заработок. Другие резоны для ухода у отдельных участников проекта еще иногда находились. Взять хотя бы Валентина Суходольца, сосредоточившегося на сольной карьере, или Артура Кейша, посвятившего себя хмельному гедонизму. Но чтобы кто-то усомнился в гарантированной успешности брэнда Турецкого, такого больше не случалось.

«И после моего ухода мы с Мишей периодически общались, — рассказывает Кульмис. — А в 1999-м он мне как-то позвонил и сказал: „Жек, у тебя есть опыт офисной работы.

А мне нужен администратор. Возвращайся. И петь будешь заодно“. В тот период начался поворот хора в шоу-бизнес, мне, как человеку с классическим образованием, этот крен не очень импонировал. Но я оправдывался так: какая, в сущности, разница — главное, что мы продолжаем заниматься музыкой, а не чем-то другим. Большинство моих институтских знакомых давно сменили профессию. А я, и работая в „Трех толстяках“, оставался в душе музыкантом и, когда Турецкий вновь меня позвал, с удовольствием вернулся».

Хору пригодились не только администраторские и, естественно, вокальные, но и сочинительские способности Евгения. Чем больше заказов поступало коллективу, тем активнее Кульмис слагал рифмы для эксклюзивных песен «Хора Турецкого». «Да, я — слагалище, — басом-профундо заявляет Женя. — Турецкий ценит, что я буквально за пять минут могу сочинить стихи на заданную тему, и порой обращается ко мне, когда требуется написать что-то к чьей-то праздничной дате. Для „Мегафона“ я писал, для прокуратуры, даже для питерских коммунальщиков. У Кузи, то бишь Миши Кузнецова, скопилось килограммов пять бумажек с моими опусами. Сейчас он их каталогизирует. Потом книгу издадим».

Вместе с официальным статусом к Московскому камерному еврейскому хору пришли и гарантированные муниципальные зарплаты. «Нам выделяли какие-то деньги, мы за них расписывались в ведомости, — подчеркивает Михаил. — Только по этой ведомости жить нельзя. Пришлось решать знакомую проблему — как прокормиться. И я придумал свой перфоманс. Стал дирижером, развернувшимся к залу, фактически фронтменом. Муниципальный хор продолжил превращение в арт-группу…»

За стремление к процветанию и популярности своего проекта Турецкому пришлось (да и сегодня порой приходится) выслушивать упреки и мирится с непониманием тех, кто в общем-то близок ему по духу и профессии. Любимый профессор Семенюк однажды назвал его «делягой», узнав, что «Миша делает эстраду», вместо того чтобы продолжать совершенствоваться, как академический дирижер. Тот же Кобзон, после первых поп-опытов Турецкого, с иронией оценивал отход его хора от еврейских традиций, а главный московский раввин Пинхас Гольдшмидт и вовсе отлучил солистов камерного еврейского хора от синагоги, узнав, что те в шабат выступали в консерватории. Хотя, скорее, это был формальный повод. Независимая концертная деятельность и периодические приглашения группы Турецкого на «корпоративы», где парни исполняли даже «Мурку», давно раздражали высокое столичное еврейское духовенство.

«Наш коллектив к концу 1990-х перерос свое первоначальное предназначение, — утверждает Михаил Кузнецов. — Из-за этого увеличивались противоречия и дистанция с синагогой. Мне, например, тот „конфликтный“ концерт в консерватории, да еще и на 8 марта, показался замечательным. Никто из нас тогда и не задумался: в шабат предстоит петь или нет. Миша в таких случаях произносил любимую фразу: „Мы не так богаты, чтобы быть настолько религиозными“…»

Забавно, что в похожем, слегка отчужденном положении хор Турецкого оказался впоследствии и на эстраде. «Мы вроде бы приблизились к этому миру, — рассуждает Михаил, — но все же не смешиваемся с ним, даже непроизвольно дистанцируемся от него. У нас свой путь, своя публика, часть которой лишь иногда совпадает с публикой других поп-артистов. Более того, наш проект не часто и причисляют к шоу-бизнесу. Мы как бы за его пределами. Отдельное явление».

На стыке тысячелетий у проекта Турецкого складывалась на редкость эклектичная судьба. В ней переплетались Америка и Россия, духовность и конъюнктура, официоз и независимость. После беседы президента Российского еврейского конгресса, магната Владимира Гусинского с Пинхасом Гольдшмидтом, коллективу Михаила Борисовича вновь дозволили выступать в московской синагоге, но вскоре хор окончательно ее покинул уже более естественным, не скандальным образом, просто потому, что его целиком поглотила самостоятельная концертная практика. Еще некоторое время группу поддерживал Иосиф Кобзон через свои коммерческие структуры. В 2000-м Московский камерный еврейский хор удачно гастролировал с мэтром в Израиле. Причем не в качестве подпевающего ему состава, а занимая с собственной программой целое отделение концерта. В Майами, где Турецкий и компания оставили наиболее глубокий след, в течение нескольких лет отмечали 6 февраля День Московского камерного еврейского хора. «Кажется, нам еще присвоили звания почетных граждан Майами, — вспоминает Турецкий. — Местный мэр являлся нашим поклонником».

Интенсивная событийность жизни требовала от Михаила соответствующей мобильности. Он мыслил и действовал, подобно шахматисту, продумывающему свою партию на несколько ходов вперед. Его проект стремительно видоизменялся, форма и материал, которые должны были «выстрелить» на широкую аудиторию, почти определились. В 2000-м группа колесила уже по всему миру, включая Австралию, а в Москве она, благодаря расположению и гостеприимству Геннадия Хазанова, вышла на сцену возглавляемого им Театра эстрады с сольным представлением «Еврейские песни о главном», которое вскоре стала давать по два раза в месяц. В самом названии программы, переиначивающем главный музыкальный телевизионный тренд того времени «Старые песни о главном», раскрывался генеральный метод вторжения Турецкого в поп-культуру. Слегка игривое использование готовых хитов, подача их в адаптированном академическом исполнении.