Федор Раззаков - Дин Рид: трагедия красного ковбоя

– Как ты не понимаешь, что Октябрьская революция дала гораздо больше народам за пределами СССР, чем его собственным народам, – горячился Хуан. – Из страха, что она вызовет цепную реакцию, капитализм был вынужден сделать столько уступок, что они модифицировали нашу систему. Сегодня испанские рабочие имеют такие права, которые советским даже не снились.

– А ты был в Советском Союзе, чтобы судить о правах их рабочих? – не менее эмоционально отвечал своему оппоненту Дин. – Да, там много недостатков, но эта система функционирует и обеспечивает жизнедеятельность огромной страны, в которой почти два десятка республик. И рабочих там никто не эксплуатирует, подобно тому, что происходит на Западе. Ты хоть раз слышал, чтобы в Советском Союзе бастовали фабрики или заводы?

– Может быть, советские рабочие и рады бы забастовать, но они боятся репрессий.

– Да нет там никаких репрессий вот уже почти тридцать лет! Сколько можно пугать мир сказками о жуткой атмосфере, царящей якобы в СССР?!

– И однопартийной системы там тоже нет? – с явной издевкой в голосе спросил Хуан.

– Вот это есть, врать не буду. Однако почему ты берешь на себя смелость поучать другую компартию, какую систему ей развивать? К тому же наличие многопартийной системы совсем не означает плюрализма мнений. Ты вот критиковал меня за то, что я поселился в ГДР, утверждая, что там самый заидеологизированный режим из всех просоветских. Но ведь в Восточной Германии существует многопартийная система. Значит, ты противоречишь своим словам.

– Нет, не противоречу. И в Советском Союзе, и в ГДР партии исповедуют демократический централизм, который и является главным тормозом для развития этих партий. Мы же от этого отказались. Как только вышли из подполья, так сразу и убрали этот самый демоцентрализм. Теперь у нас существует тайное голосование – с первичек до самого верха. Мы отменили положение, обязывающее состоять членом партии несколько лет, чтобы получить право войти в руководящие органы, в том числе и ЦК. Мы гарантировали права меньшинства – и все получили возможность высказывать и отстаивать свои платформы на съездах и собраниях. Ведь сегодня рабочий класс не имеет ничего общего с тем пролетариатом, который существовал в начале века. И его интересы не может представлять монолитная и вооруженная единогласием партия.

– Ты еще забыл упомянуть, что ваша партия заключила исторический компромисс с либеральной буржуазией, – не скрывая своего сарказма, произнес Дин.

– Да, заключила и опять же по той же причине: сегодня на дворе иные времена. После Октябрьской революции утекло слишком много воды, и новое общество можно строить лишь с участием самых различных политических и социальных сил, гарантируя неприкосновенность основных коллективных и индивидуальных свобод.

– Однако, идя на этот компромисс, вы не боитесь, что рано или поздно сами превратитесь в мелкобуржуазную партию? Что главным для вас станет ваше собственное благополучие, а не интересы народа?

– Можно подумать, в Советском Союзе партийная верхушка не превратилась в мелкобуржуазную уже сегодня? – засмеялся Хуан. – Разве ты не видешь это собственными глазами каждый раз, когда приезжаешь туда? Да и в ГДР, насколько я знаю, произошло то же самое.

– Да, я понимаю, что ты имеешь в виду. Но ваши руководители совершают гораздо больший грех: они сеют неверие в рядах своей партии открыто, даже бравируя этим. Я даже думаю, что это делается сознательно, чтобы завоевать новые симпатии и получить возможность соучастия в правительстве. Мне кажется, что вся ваша критика коммунизма есть попытка не дать марксистский анализ современных задач борьбы за преобразование общества, а желание приспособиться с правых позиций к сегодняшней ситуации. Ведь ваши лидеры ищут только плохое в коммунизме и целенаправленно акцентируют на этом внимание. Но разве было только одно плохое? Разве не благодаря Советскому Союзу состоялось международное признание ГДР и границ, которые сложились в Европе после Второй мировой войны? Или налаживание сотрудничества с социал-демократами? Или подписание Брежневым и Фордом во Владивостоке заявления, в котором Америка признавала принцип мирного сосуществования? А созыв Хельсинкского совещания? Вы же все это сознательно забываете и вместо того, чтобы поддерживать все эти начинания, вносите раскол в коммунистическое движение.

– Это не раскол, а позитивная критика, – продолжал стоять на своем Хуан. – Другое дело, что люди, которых ты поддерживаешь, не признают вообще никакой критики. Они закостенели в своем развитии и являются тем самым балластом, который тянет нас всех на дно.

– А может, на дно тянете именно вы, еврокоммунисты? В своих действиях вы похожи на капитулянтов, приспособленцев. Ваша партия становится мелкобуржуазной, о чем наглядно говорит множество фактов. Вы отказались от требований земельной реформы, национализации. Вы даже не хотите устранить бывших франкистов из госаппарата, что уже само по себе о многом говорит. Вы присоединились к «пакту Монклоа», который создан, чтобы держать в узде трудящихся, которые стали жертвами радикального капиталистического «оздоровления» экономики. Я понимаю, что таким образом вы хотите стать правительственной силой. Но этот компромисс в равной степени может как вознести вас вверх, так и сбросить вниз.

– Слушая тебя, можно подумать, что ты стал ярым коммунистом, – не скрывая своего изумления, воскликнул Хуан.

– Ни в каких партиях я не состою, – понизив голос до обычного, ответил Дин. – И это должно заставить тебя задуматься над моими словами. Я рассуждаю как сторонний наблюдатель, а со стороны, как известно, поле боя видно лучше, чем из какого-либо окопа.

Вернувшись в ГДР, Дин завершил работу над фильмом «Эль Кантор». Труднее всего ему далась концовка картины, где показывалась гибель главного героя – певца Виктора. Эта сцена почти в точности воспроизводила подлинную смерть Виктора Хары на стадионе «Чили», и Дину надо было так сыграть эту сцену, чтобы будущий зритель по-настоящему оценил весь ужас того, что произошло и продолжало происходить в Чили. Дин долго внутренне готовился к этой сцене, пытаясь поставить себя на место Хары. И в этом деле ему помог личный опыт. Он вспомнил собственные тюремные университеты в аргентинской тюрьме, где его пытали пусть не физически, но морально – заставляли присутствовать на пытках его товарищей. В итоге финальную сцену он отыграл на одном дыхании.

К сентябрюДин закончил работу над фильмом и, полностью удовлетворенный результатом, вновь покинул Восточную Германию. Он отправился в Чехословакию, чтобы договориться на студии грамзаписи «Супрафон» о записи своего диска-гиганта под названием «Моя песня для тебя».