Питер Акройд - Эдгар По. Сгоревшая жизнь. Биография

Если не душевное, то физическое здоровье По пошатнулось. Ему пришлось отказаться от чести почтить своим присутствием открытие чтений университета Вермонта ввиду «серьезной и, боюсь, неизлечимой болезни». Одна из газет высказала предположение, что болезнь По — это «горячка». Чем не толкование? Тем летом По отправил из Фордхема длинное письмо Чиверсу, в котором признался, что «довольно долго и тяжело болел». Он упомянул о тех, кто хочет «погубить» его. «Моя ужасающая бедность, — писал По, — дает им преимущества. Поистине, мой дорогой друг, я уже был у врат смерти и отчаяния, которое было хуже смерти…» Вот так распорядилась судьба: в течение всей жизни По испытывать его на прочность.

Теперь он сам и его семейство стали постоянным объектом внимания прессы. Пятнадцатого декабря 1846 года нью-йоркский «Морнинг экспресс» напечатал заметку, озаглавив ее «БОЛЕЗНЬ ЭДГАРА А. ПО». «Мы с сожалением узнали, — писал журналист, — что этот джентльмен и его жена опасно больны туберкулезом, и тяжелая рука несчастья давит их неустанно. — Нам грустно писать о нужде, лишающей их самого необходимого». То же самое, с некоторыми добавлениями, появилось в некоторых других газетах Даже журнал «Миррор», против которого По затеял судебное дело, пришел ему на помощь, объявив о сборе средств. Естественно, их собирали для всего семейства. Некий редактор получил для По пятьдесят или шестьдесят долларов, да и анонимные доброхоты посылали по десять долларов, а то и больше.

По испытывал то благодарность, то раздражение. Естественно, деньги были нужны, однако ему не нравилось то, что он стал объектом откровенной благотворительности. Не нравилось и то, что смертельная болезнь жены сделалась достоянием общественности. В конце года он послал редактору одной из газет письмо, в котором сожалел о том, что «тяготы моей семьи безжалостно выставлены напоказ». Он писал, что «безмерность моей вечной нищеты и страданий от нее — это преувеличение». Ну а то, что «у меня нет друзей — полная клевета…». (Об отсутствии друзей вечно сокрушался он сам.) Еще он добавил, что «даже в одном Нью-Йорке я без труда найду сотни людей, к которым могу обратиться за помощью, не чувствуя себя униженным». И заключил письмо он решительным и дерзким заявлением: «По правде говоря, у меня много дел, и я поставил себе не умирать, пока их все не переделаю». Он слишком рьяно протестовал и возмущался и позднее признавался, что в попытке оправдаться отрицал очевидные трудности своей жизни и тем погрешил против истины.

А трудностей этих было немало, что и подвигло некоторых нью-йоркских дам, которые знали о положении в семье По осенью, а потом и зимой 1846 года, постоянно оказывать ему помощь и поддержку. Одна из них, миссис Гоув-Николс, вспоминала, как увидела Вирджинию По, лежавшую на соломенном тюфяке и «укрытую пальто мужа, с огромной пятнистой кошкой на груди. Красавица-кошка как будто понимала свою полезность. Пальто и кошка — вот все, что согревало несчастную женщину, если не считать того, что муж грел ей руки, а мать — ноги». Мисс Гоув-Николс рассказала об этом своей подруге миссис Шю, которая немедленно организовала подписку для несчастной семьи. Помимо шестидесяти долларов Вирджиния получила пуховую перину и постельные принадлежности.

В начале 1847 года стало ясно, что Вирджиния По протянет недолго. Кому-то из посетительниц она сказала: «Я знаю, что скоро умру и что неизлечимо больна. Но я хочу быть, насколько возможно, счастливой и делать счастливым Эдгара». Ее мучила лихорадка, бросавшая бедняжку то в жар, то в холод, ей нечем было дышать, ей не давали покоя страшные боли, она беспрерывно кашляла кровью. Все то же самое было у матери По. Да и умирала Вирджиния в том же возрасте, в каком умерла Элиза По. Фатальное совпадение не ускользнуло от внимания По. Все, кто приезжал в Фордхем в эти последние месяцы жизни Вирджинии, отмечали, что он как будто «в ступоре, не живет, не мучается, а просто существует». Мария Клемм вспоминала, что По «был предан жене до последнего часа, и это могут все подтвердить». Но и сама Мария Клемм пребывала в состоянии, наблюдать которое было тяжко.

Друзья и родственники собрались в маленьком домике в Фордхеме. Среди них была старая приятельница По из Балтимора, Мэри Деверо, теперь миссис Дженнингс. Умирающую она нашла в гостиной. «Я спросила ее: „Вам сегодня лучше?“ Потом устроилась рядом с большим креслом, в котором она сидела. Мистер По сел по другую сторону. Вирджиния взяла мою руку и соединила ее с рукой мистера По, сказав: „Мэри, будьте Эдди другом и не забывайте его“». В тот вечер По написал письмо своей благодетельнице, миссис Шю: «Моя несчастная Вирджиния еще жива, хотя быстро угасает и ужасно мучается… Если ей больше не придется с вами свидеться, она просит, чтобы я передал вам ее самый нежный поцелуй и благословение». И он добавляет: «Да, я буду спокоен».

На другое утро, тридцатого января 1847 года, миссис Деверо вернулась в Фордхем вместе с миссис Шю. Вирджиния была жива и подарила миссис Шю портрет По и шкатулку, когда-то принадлежавшую Розали, сестре По.

Вскоре Вирджиния отошла в мир иной, и тут выяснилось, что не существует ни одного ее портрета, так что кто-то из дам поспешил набросать ее акварельное изображение. Этот портрет дошел до наших дней.

Миссис Шю купила превосходный саван. В день похорон гроб поставили на мужнин письменный стол, рядом с которым она раньше так любила сидеть. День был на редкость холодный. По надел пальто, которое носил со времен Вест-Пойнта, и в нем шел за гробом в числе немногих друзей. Вернувшись домой после похорон, он слег.

У него начались жар и бред. Шесть недель спустя он говорил своему почитателю: «Меня переполняла такая мучительная боль, что несколько недель я не мог ни думать, ни даже двигаться». Мария Клемм попросила помощи у миссис Шю: «Эдди говорит, вы обещали Вирджинии навещать нас хотя бы через день на протяжении некоторого времени и, во всяком случае, пока он снова не станет работать. Надеюсь и верю, что вы не покинете его».

Миссис Шю так напугало состояние По, что она решила, будто он умирает. Ей показалось, что он страдает от душевного расстройства, которое могло перерасти в чистое помешательство. И тогда она предприняла очередную попытку собрать денег и сама принялась ухаживать за ним во время его нервных простраций. У нее было твердое убеждение, что рыба — лучшее лекарство от «мозговой горячки», так уж считали в то время, но миссис Шю предлагала По и духовное утешение. Она уговорила его сходить вместе с ней к заутрене, однако, услышав «печалью исполнилось», [33] Иоанн 16: 6. По бросился вон из церкви. В любом случае он не любил церковных обрядов. И по своей воле никогда не посещал служб. Мария Клемм признавалась, что «хотела умереть» в то время, однако ей надо было «жить, чтобы заботиться… о бедном безутешном Эдди».