Юрий Сушко - Клан Чеховых: кумиры Кремля и Рейха

Стало быть, так тому и быть.

За океаном, пожалуй, самое неизгладимое впечатление на Ольгу Чехову произвела современная техника кинопроизводства. «Пока в Европе всерьез дискутируют, имеет ли звуковой фильм будущее, – восхищалась она, – я стою перед движущейся камерой, которая наезжает на меня, следует за мной, кружит вокруг. Не только звук, но и сама звукозаписывающая техника ушла на много лет вперед. Чистое удовольствие…»

Воодушевленная увиденным, переполненная творческими идеями и жаждущая самостоятельности, она с разбегу кидается в новую авантюру – создает вместе с друзьями-коммерсантами собственную кинофирму – «Ольга Чехова Фильм-Лтд. Лондон-Париж»…

Как же она позже корила себя за наивность, чрезмерную доверчивость и безрассудство, за то, что лишь посмеивалась над знакомыми американцами, которые исповедывали принцип: «В бизнесе друзей нет». Но это будет потом. А пока она была полностью поглощена своим проектом под названием «Диана». Правда, в глубине души понимала, что заявленная тема – проблемы лесбийской любви – «несколько преждевременна для того времени». Но сборы все-таки оказались довольно недурственными. Лиха беда начало!

Однако вскоре выяснилось, что на личном счету директора фирмы «Ольга Чехова…» осталось… лишь 30 марок. Более того, лейпцигский банковский дом «Штерн» предъявил ей к незамедлительной оплате непокрытые вексели на сумму в четверть миллиона рейхсмарок! Это была катастрофа, крушение всех надежд. Она была в отчаянии, и в один из вечеров осознала, что начинает ощущать тягу к суициду и безотчетные страхи, посещавшие Мишу Чехова в моменты депрессии.

Но происходит чудо. Фрау Чеховой наносит визит некий пожилой господин, который скромно представляется:

– Я – Штерн, шеф банковского дома «Штерн».

Ольга затравленной собачонкой смотрит на визитера и обреченно, как приговоренный к виселице, произносит:

– А я Ольга Чехова.

– Очень приятно, – говорит банкир. И без дальнейших церемоний продолжает: – Вам, мадам, должно быть, неизвестно, что у евреев наиболее почитаемым и священным днем в году является Йом Кипур. Судный день, День покаяния, искупления грехов и примирения. Накануне этого дня следует просить прощения у всех… Я старый человек и, возможно, просто не успею искупить все свои прегрешения…

Из-за одышки ему трудно было говорить. Ольга подала старику, который напоминал ей громадного, доброго героя детских сказок, стакан с водой. Штерн поблагодарил, выпил и продолжил:

– Так вот, хотя бы у вас я хочу просить прощения…

Ольга пыталась остановить его.

– Не перебивайте меня, пожалуйста… Так вот, отныне я не считаю себя вашим кредитором и прошу считать свои долговые обязательства перед банковским домом «Штерн» полностью погашенными…

– Но!..

– Никаких «но». Я преклоняюсь перед вами как женщиной, как актрисой и не могу допустить, чтобы вы впадали в отчаяние. Вас обманули, вас нагло ограбили ваши же друзья. А вы должны жить без забот и заниматься только творчеством, только искусством. Вот с этим я к вам и пожаловал. Всего вам доброго…

Оле Лукойе из сказки Андерсена целует хозяйке кинофирмы руку и исчезает.

В канун Йом Кипура 1933 года Ольга еще не знала, что очень скоро она сама сможет помочь банкиру Штерну.

Иудейский Судный день для Ольги так просто не заканчивается. Дома, чуть ли не у порога, ее встретила сияющая Ада и порадовала сюрпризом:

– Мамочка, можешь меня поздравить. Я выхожу замуж!

– Поздравляю. Это неизбежно? – стараясь оставаться невозмутимой, поинтересовалась Ольга. Она вспоминает свое первое замужество. Тогда ей было около семнадцати. Аде сегодня столько же. – Так это неизбежно?

– Да.

– Ты меня не поняла, Ада. Замужество остро необходимо или ты этого хочешь?

– Я хочу! Очень хочу.

– И кто же твой избранник?

– Ты его знаешь. Это Франц Ваймайр.

Конечно же, Ольга хорошо знает этого парня, успешного кинооператора, но представить Аду рядом с ним для нее непереносимо. Однако что делать, ведь сегодня же день примирения…

Из всех европейских столиц, в которых Ольге уже удалось побывать, Брюссель ей кажется самым уютным. Здесь вольно дышится, в этом «селении на болотах», и все располагает к праздности. Но в этот раз Ольга приехала в столицу Бельгии по сугубо деловым вопросам – договариваться об условиях и возможных сроках съемок в очередном историческом фильме из жизни королей.

После утомительных встреч, многочасовых переговоров она захотела отдохнуть, а заодно и перекусить в одном из приглянувшихся кафе. Однако побыть в одиночестве так и не довелось – за соседним столиком случайно оказался ее старый знакомый по съемкам в каких-то дрянненьких лентах еще начала 20-х Густав Шмидт. О нем уже давным-давно не было никаких известий.

– Я здесь уже полгода, – рассказывал ей Шмидт. – Эмигрировал. Как? Очень просто. Вернее, совсем непросто… Надолго ли здесь? Не знаю. Буду ждать, пока все это не закончится. Или чем…

– Что именно «это»?

– А то ты не знаешь, Олли! Меня же просто вышибли под зад со студии, как только узнали, что моя мама еврейка. Да я молюсь каждый день, что мне каким-то фантастическим образом удалось удрать из Германии, а не очутиться в концлагере вроде Дахау. Слышала о таком? Нет? Ну, еще услышишь… Наконец-то я здесь, в Бельгии. Пока что у наших, или нет, ваших наци сюда руки еще не дотянулись…

– Густав, ты это серьезно – насчет лагерей?

– Олли, ты все еще продолжаешь жить в своем кукольном, ирреальном мире. Ты что, не видишь и не слышишь ничего, что происходит в Германии?.. Не разговариваешь с людьми, не читаешь газет? Или все люди для тебя – лишь зрители, а в газетах ты читаешь только рецензии на свои фильмы и спектакли? – горячился Шмидт. – Давай пойдем сейчас ко мне, я тебе покажу некоторые материалы… Хочешь?

– Пойдем.

То, что дома показал ей Густав, было действительно ужасным. И она живет с этим рядом и ничего не знает ни об арестах, ни о концентрационных лагерях? Кое-какие разговоры до Ольги, конечно, доходили, но она была уверена, что это лишь досужие слухи, что такого быть просто не может. Но вот перед ней лежат документы, документальные ссылки на выступления Гитлера и Гиммлера на секретных совещаниях…

– Концентрационные лагеря – это школа трудового воспитания истинной германской гражданственности, прежде всего тех восьми миллионов, которые проголосовали на выборах за коммунистов, – говорил рейхсфюрер СС. – Нелепо и неразумно сразу сажать эти восемь миллионов негодяев и всех евреев в концлагеря. Достаточно создать в них атмосферу страха и террора, потом постепенно выпускать оттуда сломавшихся. Именно эти люди, бывшие люди, и станут лучшими агитаторами практики национал-социализма. Именно они и будут внушать друзьям, родным, знакомым, своим детям религиозное послушание нашему режиму… Напишем на воротах лагеря в Дахау: «Arbeit macht frei» («Труд освобождает»).