Дневник библиотекаря Хильдегарт

***

— А я ведь, знаешь, не хотела второго ребёнка заводить. Потому что пока один – он так и будет один, а как второго родишь, так и пойдёт дальше по нарастающей. Правда-правда. Вон, у нашей соседки… У неё сперва одна собака была. Была и была себе, и всё нормально, всё как у людей. Соседка с ней гуляла во дворике, никто и внимания особого не обращал. Потом она… соседка, в смысле… в общем, подобрала на автобусной остановке ещё одну собачку. Ну, и пошло-поехало! Теперь у неё четыре здоровенных стервознейших шавки, и когда они все вместе выходят во двор – это караул. Спасайся, кто может! Они ещё и отвязные такие.. в смысле, не на поводках. Ужас! Так же и у меня. Сперва Ванька был. Ну, был и был. Так бы и был один, если бы муж девочку не запросил. Я говорила: смотри, сам потом пожалеешь! - а он всё своё: хочу да хочу девочку. Хорошо. Родила я ему девочку. Ну, и пошло-поехало. Оглянуться не успели, как ещё Гришка откуда-то появился в придачу. А теперь вот сижу, Катеньку жду. И думаю: вот подрастут они немножко, вот как пойдём мы все вместе во двор, да без поводков… Лучше даже не думать, что будет!

***

— Я вообще-то, знаешь, косметическими средствами не очень пользуюсь, не привыкла. А тут как-то было – по всему лицу вдруг прыщи какие-то подростковые пошли, очень неприятные. И мне отец Николай маску посоветовал, из петрушки и чего-то ещё, не помню уже. Говорит: очень хорошее средство, народное, вон, Софья Степановна пользовалась, и у неё и кожа стала бархатная, и радикулит прошёл. Я говорю: как – радикулит? На какое же место она эту маску накладывала? Отец Николай говорит: на лицо, вроде бы. Я удивилась, спрашиваю: а радикулит почему прошёл? А он говорит: да кто же вас, женщин, разберёт? У вас всё вон как сложно! Как подумаешь, говорит, что из обыкновеннейшего, примитивного ребра такое получилось, так поневоле возгордишься, что послужил материалом. Ну, вот. Взяла я петрушку и что-то ещё, смолола в кофемолке и намазала на лицо. Походила в этом, походила и забыла. Ну, забыла, что у меня всё лицо во мху и зелёной каше. И пошла в таком виде во двор. А там как раз дети в песочнице играли, а рядом, на скамеечке, сидел наш сосед, по прозвищу Дядя Юра Воплощение Мирового Зла. Я не знаю, почему такое прозвище, честное слово… он очень хороший человек на самом деле, забавный такой. И вот я вышла во двор, а дети все как уставятся на меня, как рты пооткрывают… А Дядя Юра Воплощение Мирового Зла тоже сперва слегка опешил, а потом повернулся к песочнице и говорит: дети, смотрите! Я же вам говорил, что ОНА ПРИДЁТ, а вы не верили! ВОТ ОНА И ПРИШЛА! Ой, ужас… Дети все как заорут! Как брызнут из песочницы в разные стороны. А я стою посреди двора, как дура, ничего не понимаю. Потом уже только поняла, когда в стекло одной машины во дворе посмотрелась…

Доброе утро

Утром я выглянула из окна и обнаружила, что за ночь сквозь асфальт перед нашим домом проступила надпись аршинными белыми буквами: « С ДОБРЫМ УТРОМ, ПРИДУРКИ!» Со свойственной мне заносчивостью я сразу приняла это на свой счёт, и мне стало лестно и приятно. Всегда хорошо, когда кто-то желает тебе доброго утра – тогда и день начинается по-другому.

Вагон метро, в котором я ехала, ещё не проснулся и немножко метался и бредил, как это часто бывает по утрам. Пахло яблоками, потом, пролитым пивом и почему-то клевером.

— …Нет, ты не говори – это замечательный тренинг, просто потрясающий. Я прямо чувствую, что становлюсь другим человеком. Раньше я думала, что страхи можно побороть. Сделать над собой усилие – и побороть. А оказывается, так мы их просто загоняем вглубь, и они потом обратно вылезают. Надо по-другому. Надо просто изменить себя. Свой способ мышления. Перестать быть депрессивной личностью. Главное – абстрагироваться от внешних условий… воспитать в себе безмятежность духа и свободу от страха перед жизнью.

— Ой! А как это?

— Ну, вот – например. Если ты идёшь поздно вечером от станции через лес и знаешь.. ТВЁРДО ЗНАЕШЬ, что на тебя никто не нападёт, то на тебя НИКТО НИКОГДА НЕ НАПАДЁТ. А если идёшь и трясёшься от каждого шороха, то обязательно рано или поздно нападут, это как пить дать.

— И ты теперь идёшь вечером от своей станции и ЗНАЕШЬ?

— Да. Так долго в себе пришлось это вырабатывать, кошмар… Очень сложный тренинг. Зато теперь мне легко и спокойно.

— И монтировку с собой уже больше не носишь… в пакетике?

— Не, ну ты чего? Ношу, конечно. Ты что, нашего района не знаешь? У нас без этого нельзя.

На следующей остановке в вагон заходит величавый долговязый оборванец с седой бородой до пояса и волосами до плеч. Девушки, обсуждавшие механизмы преодоления страхов, морщатся и отодвигаются, приняв его за бомжа. Но он – не бомж. При внимательном рассмотрении становится видно, что его волосы и борода тщательно вымыты и расчёсаны, а одежда изорвана очень продуманно и со вкусом и явно стоит немалых денег. Он проходит по вагону из конца в конец красивой журавлиной походкой, походя подбирая валяющийся на полу мусор и складывая его в расшитый бисером мешок у локтя. Затем садится на корточки под надписью «Не прислоняться», достаёт из кармана дудочку, закрывает глаза и начинает дуть в неё и перебирать пальцами по клапанам. Дудочка не издаёт ни звука, но оборванца это нисколько не смущает. Он играет на ней, покачиваясь из стороны в сторону, и весь вагон, не просыпаясь, тоже начинает сомнамбулически качаться туда-сюда в такт мелодии.

Через пару остановок старик поднимается и идёт к выходу. По пути он с благожелательным любопытством заглядывает сверху вниз в вырез платья той девушки, которая хвасталась своей победой над страхами, одобрительно хмыкает и выходит на платформу.

Вавилонские вечера

В читальном зале тихо, душно и сумрачно. Юноша и девушка сидят за дальним столом, возле коридора; он сосредоточенно листает истрёпанный фолиант, она не менее сосредоточенно разглядывает его профиль и гладит его по позавчерашней щетине на подбородке.

— Слушай, я не понимаю, - бормочет он, пытаясь послюнявить кончики пальцев и тотчас сникая, проткнутый насквозь яростным взглядом дежурной за кафедрой, - в этих старых учебниках лабуда такая… ничего не понятно. Получается, что Вьетнам перешёл к социализму сразу после первобытнообщинного строя.

— Ну и что? – спрашивает она, не отрываясь от созерцания и поглаживания.

— Как – что? Раз – и в дамки, что ли? Минуя все остальные стадии?

— Какие стадии? – стой же сосредоточенной, нездешней улыбкой осведомляется она.

— Как – какие? Остальные! Ну, там, рабовладельческий строй, феодализм, капитализм… У них что, этого вообще, что ли не было?