Дневник библиотекаря Хильдегарт

Тут отец Василий подошёл, посмотрел на всё это, сунул ей в баночку сотенную бумажку и говорит так ехидно, - знаешь, как он это умеет: «И до чего же ты, милая, хочешь дожить? До Страшного Суда? Или, может, до повышения пенсии?» А бабка ему: «Как – до чего? До смертного своего часа, значит, - до чего ж ещё?» Отец Василий хмыкнул и говорит: «Ну, до этого-то все мы доживём, ни один не пропустит, это ты не сомневайся». А она: «В том-то и дело, - говорит, - что не все. Господь всякому определил свой час, только не всякий до него доживает. И я боюсь, - говорит, - что мы с Жозефиной не доживём, это очень непросто в наше время. А так бы хотелось, - говорит, - дожить! Потому что своей смертью умирать легко, а чужой - трудно». Отец Василий так, вроде бы, немножко удивился и спрашивает: «А от чего, как ты думаешь, люди не своей смертью умирают?» Она говорит: «Да от всяких, - говорит, - обстоятельств. От болезней, от немощей всяких, от голода, от несчастных случаев.. да мало ли, от чего?» Отец Василий всё не отстаёт: «А своей смертью, - спрашивает, - от чего умирают?» А она говорит: «Как – от чего? От радости. Как Господь в положенный час за твоей душой придёт, тогда она обрадуется и сама к Нему навстречу вылетит, - ты и не услышишь, как». Представляешь, да? Так и сказала, честное слово.

Отец Василий задумался, за бороду себя подёргал и говорит: «Ты, мать, просто ставишь меня в какое-то безвыходное положение. Потому что у меня в церкви уже двое торгуют свечками и третий там – ну, никак ни к чему… В общем, короче говоря, пойдёшь ко мне в храм свечками торговать?» Ой! Бабка и раньше-то вся, незнамо от чего, светилась, как лампадка, а после этих слов глазищи свои необъятные ещё больше распахнула, хотя казалось бы – дальше уж некуда… засияла, заулыбалась так, что просто глазам стало больно. Мы её прямо оттуда, с платформы и забрали, вместе с Жозефиной… Правда, с этой Жозефиной у нас потом и возникла проблема, потому что Елизавета Васильевна… ну, так бабушку эту звали… в общем, она ни в какую не хотела с ней расставаться. А в церкви ведь с собаками нельзя! Пришлось нам Жозефину замуж выдать… Да, да, представь себе. Не за Наполеона, конечно, за Пантелея одного местного… он тоже старичок, вроде неё, и он, в общем, не возражал против такого варианта. И вот, пока Елизавета Васильевна в церкви, Жозефина в будке у Пантелея её дожидается… Умора! В общем, всех устроил отец Василий по высшему разряду. И не прогадал, между прочим. С бабой Лизой у нас так торговля пошла, просто песня. Все образки старые, залежавшиеся, которые никто не брал… брошюрки там разные, крестики, платочки – всё расходилось на ура. Причём я даже объяснить не могу, почему...

А этим летом.. в июне это было… в общем, один раз выхожу я из церкви, смотрю – баба Лиза сидит на скамейке. Вот так вот на спинку откинулась, руки на коленях сложила, глаза закрыла… И лицо такое молодое-молодое, такое радостное, такое спокойное, что у меня просто сердце оборвалось. Тут-то я всё и поняла. И заплакала. Подхожу к ней, трогаю её вот так вот за руку – а рука уже холодная… Ой! Я как зареву во весь голос! А баба Лиза… представляешь, открывает глаза и говорит: «Лена, что ты? Что с тобой?» А я всё реву, не могу остановиться. Потом кое-как взяла себя в руки, говорю ей: так и так, у вас, тётя Лиза, лицо такое радостное было, что я подумала, что вы уже умерли… А она говорит: что ты, Леночка, Господь с тобой! Разве радость только затем нужна, чтобы от неё помирать? Она и для того, чтобы жить, тоже очень даже годится!

Сегодня утром опять прошла мимо Франкфурта. Ну, нет бы зайти на минуточку, - на одно только мгновение, самое крошечное! Так нет же – опять взяла и прошла мимо. А он так и остался висеть над мостовой по правую руку от меня, тихо побрякивая колоколами, как серёжками, - остроугольный, зеленовато-коричневый, весь закутанный в душистый морозный туман. И собор Святого Варфоломея протыкал своей щетинистой готикой туманные облака; и седые немецкие бабушки в аккуратных пальто послевоенного покроя пересмеивались сквозь призрачную дымку и вкусно сплетничали нежными, глуховатыми голосами с раскатистым старомодным грассированием; а во дворах гоготали весёлые оранжевые мусорщики, и коты на заборе какого-то уютного «фридхоффа» пели в унисон: “Die Gedanken sind frei!” А я взяла и прошла мимо. Потому что нельзя дважды войти в одну и ту же зелёную калитку. Вон, один вошёл уже… И что? Ничего хорошего, если вы помните.

Чтобы хоть немного утешиться, по пути я заглянула в тот самый супермаркет, где пахнет Франкфуртом. Но в этот раз, как назло, там пахло не Франкфуртом, а Лиссабоном. На огромных, в полстены, экранах застенчиво скалилась в объектив семья орангутангов.

— Лёнь, может, пойдём домой, а? Ну его, этот шопинг, - заворожённо выдохнул кто-то у меня за спиной.

— Нин, ты чего, заболела, что ли? Чтобы ты сказала «ну его, этот шопинг» - это что же, блин, должно было случиться-то?

— Да нет, я просто как посмотрю на этих обезьянок… Смотри, какие обезьянки, Лёнь! Посмотри, они ничего не покупают, ничего им не нужно, - а как им хорошо! Смотри, как скачут… ой, смотри-смотри-смотри!.. Нет, не могу, умру сейчас! Нет, ты только посмотри!

— Ну, так чё, - уходим, что ли? Совсем, типа?

— Ага. Что нам покупать-то, Лёнь? Всё же есть, если подумать… Пошли лучше погуляем в скверике, как тогда… Погода-то какая классная, да, Лёнь?

Уходя, она всё оборачивалась на обезьян, а Лёня шёл впереди и всё оборачивался на неё, и у обоих были изумлённые и умиротворённые лица. Я попыталась состроить такое же лицо, не преуспела, покосилась на зеркало, мысленно плюнула и пошла на работу.

А вечером, когда я возвращалась, никакого Франкфурта на том месте, конечно, уже не было, а был подземный переход, ведущий к метро. В переходе лежал толстый, похожий на волка кобель, а рядом с ним лежала табличка: «Дипломы. Аттестаты. Свидетельства. Др. документы» Мимо пробегала стайка возбуждённых молодых людей с бутылками кефира.

— Слушай, я не понял, а этот Алик – он кто по национальности?

— Он-то? Да там вообще у него… там и чеченцы, и дагестанцы, и осетины, и кабардинцы – какой только кровищи не понамешано!

— О! Так вот почему он с нами гамбургеры никогда не покупает…

«Кровищи понамешано.. – печально думала я. – И гамбургеры не покупает.. При чём тут, на фиг, гамбургеры? И Франкфурта нет… А может, его вообще нет? В принципе?»

— Скажите, - сказала я в щёлочку киоска с корейской бижутерией, - а вот тут вот у вас, утром…

— Было, - ответили мне из щёлочки. – Два часа назад распродали всё подчистую.

— Ага, - вздохнула я. – А вот тут вот, рядом с вами, ещё один киоск был, с эзотерическими товарами. У меня сосед – буддист, я хотела ему ароматические палочки подарить…