Дневник библиотекаря Хильдегарт

И вот такую-то чашку я и расколотила! Это произошло ещё на старой коммунальной квартире, очень зимним и очень тёмным вечером. За окном была густая кобольдовая синева, и лежащий в ней снег казался ослепительно белым, искристым и тяжёлым, как сахар в сахарнице на столе. Мама накрыла на стол, чтобы пить чай с тортом «Арахис» - изумительной вещью, кстати, подобной которой не будет уже никогда. Почему-то мне показалось, что чашки стоят неправильно, не на своих блюдцах, хотя все чашки были одинаковые, и блюдца одинаковые – из того самого синего сервиза. Я встала на цыпочки и принялась их переставлять, меняя местами. Отчётливо помню, как одна из них наконец вырвалась у меня из рук, грохнулась на стол и раскололась на три или четыре части. К счастью, чай в неё ещё не успели налить.

Сперва я даже не поняла, что случилось. А потом поняла, и ледяной ужас облил меня с головы до пяток. Мой час пробил. Я это всё-таки сделала.

— Не вздумай ругать ребёнка из-за таких пустяков, - предупредил маму папа, врезаясь кривым пиратским ножом в «Арахис» и заранее сглатывая слюну.

— Я и не вздумаю, - обиделась мама, которая явно собиралась именно это и сделать. – Ты один у нас такой, да? – педагогически правильный? Подумаешь, чашка. Ничего страшного. Сейчас другую достану, только осколки выкину сперва…

Я смотрела, как она выбрасывает в ведро осколки и лезет в сервант за новой чашкой, вдыхала запах чая, арахиса и сливок и медленно, не веря себе, оттаивала, заново возвращаясь к жизни. Как если бы вдруг Бог сказал Адаму и Еве: да ладно, пустяки! Ну, съели и съели, подумаешь… Что у меня, яблок, что ли, не хватает?

И был тихий, счастливый вечер. И жидкий золотой чай с кусочком сахара, оседающим и рассыпающимся на дне новой чашки. И божественный торт «Арахис», щедро вымазывающий всё, что к нему прикасалось, подтаявшим тёмным шоколадом. И хорошие разговоры. И вечер синел и переливался за окном в свете фонарей, а в углу шуршал и сердился хомяк, которого дразнил домовой. Хомяка звали Хомяк, а домового – Кое-Кто. Я слушала их перебранку и размышляла про себя, не попытаться ли присосать к подбородку новую чашку, извлечённую из серванта, – разумеется, после того, как чай будет выпит. Но, поразмыслив хорошенько, поняла, что этого делать не стоит.

А со второй чашкой из этого сервиза вышло много хуже и непонятней. Она разбилась примерно через год после первой, при совершенно необъяснимых обстоятельствах. Я сидела на диване, играла в увлекательную игру под названием «Умный телефон» и очень удивилась, когда мама вошла в комнату и спросила:

— А что с чашкой? Ты её уронила, да?

А я не роняла никакой чашки. И с чистой совестью сообщила об этом маме.

— Ну, как же не роняла? А это что?

На полу и впрямь валялись темно-синие с золотом осколки.

— Я не роняла, - пожала плечами я. – Правда. Я не трогала. Может, Хомяк?

— Хомяк в клетке, - холодно сказала мама. – И потом, он всё равно не взобрался бы на стол. Лучше уж признайся честно. Я не буду ругаться, только признайся.

— Я не трогала, - честно ответила я. – Хоть ругайся, хоть как. Не разбивала, и всё.

Мама огорчилась и позвала с кухни бабушку. Вдвоём они очень быстро припёрли меня к стене и доказали, что никого, кроме меня, в комнате не было, а чашки сами по себе не умеют ни ходить, ни летать, ни прыгать со столов.

— Ладно, - сказала я, понимая, что возразить мне нечего, а просто так они всё равно не отстанут. – Пусть я разбила.

— Не «пусть я», а просто – «я»! Ну, неужели так трудно признаться?

— Ладно, - тоскуя и досадуя, ответила я. – Это я разбила.

Но этого им показалось мало. Они захотели узнать, КАК я это сделала. Я ещё больше затосковала и принялась сочинять подходящую версию:

— Ну… я шла мимо стола. Шла, шла и задела её плечом. Чашку. Задела, а она взяла и упала И разбилась.

Но эта версия их не удовлетворила. Они тут же, на месте, провели следственный эксперимент и доказали, что я никак не могла задеть эту злополучную чашку плечом.

— Нет, ты всё-таки расскажи, как было на самом деле! Пойми: тут не в чашке дело! А в том, что ты нас обманываешь, а это очень нехорошо.

Не тут-то было. Придуманная мною версия неожиданно оказалась мне так дорога, что я упёрлась на ней, как партизан, и держалась так твёрдо, что обоим следователям в конце концов пришлось смириться и отступить. Единожды солгав, мне не хотелось осквернять себя новой ложью. Потому что на самом деле я этой чашки не трогала. Это я твёрдо знала тогда и твёрдо знаю теперь. А разбилась ли она так же непонятно, сама собой, как Голубая Чашка у Гайдара, или кто-то её всё же разбил, я не знаю до сих пор.

Впрочем, тогда-то у меня были кое-какие подозрения. Вдохновляемая ими, я в тот же вечер демонстративно скомкала и выкинула в помойку обёртку из-под тахинной халвы, вместо того чтобы, как обычно, оставить её Кое-Кому в уголке под книжной полкой. Кое-Кто обиделся и неделю не приходил, так что Хомяк даже заскучал и стал по целым дням сидеть в своём домике, подгрызая его изнутри. Через неделю Кое-Кто вернулся, но отношения между нами ещё некоторое время оставались натянутыми. Впрочем, вполне допускаю, что он, как и я, к гибели Второй Чашки не имел никакого отношения.

Когда холодно

Всё-таки, - как хорошо, когда холодно.

И Москва пахнет не потом и не разогретым асфальтом, а ветром, вареньем и палыми листьями. По такой Москве даже можно ходить пешком, и она не возражает и не сопротивляется.

По Яузе плывёт плоский прогулочный катер, на борту которого написано «И купала». Я задумываюсь на ходу: кого купала? Почему купала? Они что, в качестве дополнительной услуги и за отдельную плату сбрасывают пассажиров в воду с верхней палубы? Затем приглядываюсь, вижу точку после буквы «и» и успокаиваюсь. Тогда всё логично. И. Купала. С. Радонежский. А. Македонский. Всё нормально. Верхняя палуба устлан чем-то зелёным и несвежим, как футбольное поле после игры. Несколько мальчиков лет восьми-девяти и вправду гоняют по ней мяч. Прямо перед мостом мяч не выдерживает и со злобным кряканьем бросается через перила в реку. Над ним немедленно собираются чайки и с нехорошим огоньком в глазах ждут, когда он распадётся в воде на волокна. Глядя на это, я ни с того ни с сего вспоминаю рекламный ролик, в котором какой-то мужик, рекламируя чудо-фильтр, пьёт воду прямо из Яузы. Интересно, сколько потом заплатили его семье… Впрочем, об этом лучше не будем.

Дальше по пути мне попадаются «Грабли». Я всё время наступаю на эти «Грабли», хотя каждый раз честно пытаюсь как-нибудь мимо них протиснуться. И на этот раз тоже наступаю. Себе беру сок, воробьям – тарелку каши и иду на открытую веранду. Там пустынно, неуютно и несказанно хорошо. Ветер треплет искусственный плющ, ходят меланхоличные неопрятные официанты во вьетнамских шапочках, скрипят залитые пивом столы, и я сижу в уголке, облепленная воробьями, и думаю о том, как хорошо было бы научиться писать детективы. И начинать очередную главу словами: «Юла Брент была девушкой предприимчивой и не лишённой воображения». Или: «Надо сказать, что в ходе предыдущей беседы каждый из её участников не был откровенен с инспектором до конца». Каждый раз, читая что-то подобное, я умираю от зависти… Но за перилами уже смеркается, а я ещё не добралась до дома. Надо спешить.