Дневник библиотекаря Хильдегарт

— Написано: «Перья боа». А должно же быть: «Перья Бога».

— Нет, Тусь, тут всё правильно написано. Боа – это такой длинный шарф с перьями, старинный.

— Пейя Бога! – фыркает сквозь пепси-колу Васька

— А ты не ехидничай, - вступаюсь я за Туську. – Может, она подумала про какого-нибудь африканского или индейского бога. Индейские боги – они все с перьями.

— Нет, - не соглашается Туська. – Я не про индейского подумала. Я – про обыкновенного. Про Его перья. Ну, не про Его.. . у Него, может, и нету. Но у ангелов-то есть. И вот – они чешутся, перья падают, а их потом собирают и продают…

— Ангелы – чешутся?

— Ну, да. Утки же чешутся. Я сама видела – раз-раз-раз клювами. Быстро-быстро.

— И я видел, - солидно подтверждает Васька.

— Ну-у, люди… Вы скажете тоже! У уток всякие водяные блохи, вот они и чешутся. А ангелы от чего? От звёздной пыли?

— А они нарочно, - поясняет Туська - Для людей. Чтобы перья падали, а люди их чтобы собирали. Перья такие огромные, оргомнющие, белые-белые и чуть-чуть перла.. муторные. Как у Пушкина. У нас один мальчик, он тоже Саша…. Он принёс перо, как у Пушкина, и вставил туда ручку. А Нина Ивановна взяла, выдернула это перо, поломала и в помойку бросила. Потому что в школу с такими перьями нельзя.

Мы выходим из кафе, вздыхая и отдуваясь. Туська любуется на вывески, сдерживаясь из последних сил, чтобы их не читать. Васька смотрит на неё снизу вверх сытыми печальными глазами и о чём-то думает.

— Ой! – всё-таки не сдерживается Туська. – Смотри! Их разыскивает милиция… Каки-ие люди! – Прилипает к стенду, с восхищением разглядывая фотографии. – Только.. знаешь.. Посмотри, по-моему, это не люди. Не похожи, да? Вон - три уха у этого... Разве так бывает?

Я смотрю на серые, раскоряченные на ксероксе рожи с лягушачьими ртами, выпученными глазами без зрачков и бровями, наезжающими на уши.

— Ты права. Определённо не люди.

— Инопланетяне, - веско роняет Васька.

— Они. Больше некому.

— Их разыскивает милиция? – радуется Туська.

— Вряд ли. Их даже ФБР уже не разыскивает. Разве что агент Малдер, но он сумасшедший…

— Надо было же так и написать! А то – милиция!

Мы уходим по хрустящим листьям, вслед нам смотрят серо-зелёные человечки под вывеской «Их разыскивает агент Малдер», а впереди, в узком золотистом проулке летают огромные, оргомнющие перья снежно-белого цвета с перламутерным оттенком. Они пахнут небом, утиным пухом и подвядшей пижмой. Хорошо, что Нина Ивановна отсюда далеко и их не видит...

На даче

ТУСЬКА (вбегая на веранду). Мам! Ты представляешь – воробьи семечки из подсолнухов выковыривают, садятся наверх, на подсолнух, и прямо там едят! Я подсолнух тронула, а на меня как посыплются обёртки от семечек!

МАТЬ (сухо; раздражённая чем-то с утра). Что на тебя посыплется?

ТУСЬКА. Ой.. эти… Очистки. Прямо целая куча! Это они там сидели и закусывали! Так удобно, что подсолнух большой.. и плоский! Правда же, удобно придумано?

МАТЬ. Тусь, ты можешь так не кричать, а? Ты понимаешь, что это неприлично? И вообще… Посмотри, на кого ты похожа! На лицо своё посмотри, на руки! Это же ужас какой-то! Страшнее атомной войны!

ТУСЬКА (с радостным любопытством). Мам! А бывает молекульная война?

МАТЬ. Наталья, ты слышишь, что я тебе говорю? Я тебе говорю, что ты ужасно выглядишь! Неумытая. Непричёсанная. Вся в колючках каких-то! Вон, сзади, посмотри.. три репья целых! Ты же не маленькая! Когда ты научишься за собой следить! Никогда ты не научишься! И всю жизнь будешь, как чучундра! Над тобой мальчики в классе ещё не смеются? Подожди, скоро будут смеяться. Все будут смеяться и пальцем показывать, какой ты урод… и неряха!

Туська глубокомысленно хмурится и, улучив минутку, боком ретируется с веранды.

ОТЕЦ. Жень, тебе не кажется, что не стоит называть ребёнка уродом?

МАТЬ. А что делать, если она и вправду урод? В точности в тебя! Просто копия!

ОТЕЦ. Жень… по-моему, всё равно так не надо. Она же не виновата, что ты меня выбрала.. в качестве её папы. Кстати, никакой она не урод.

МАТЬ. Ну, да. Ты так говоришь, потому что она твоя копия! Один в один!

ОТЕЦ. Жень… всё равно. Зря ты с ней так. Она же не на приёме в Букингемском дворце, а на даче. Ну, подумаешь, непричёсанная… Причешется ещё, успеет. А если будешь обзывать её уродом, у неё будут комплексы… Ну, вот зачем ты её сейчас расстроила? Она же плачет, наверняка.

МАТЬ. Плачет она… Мало ли… Поплачет и перестанет! Мы же должны, в конце концов, думать о её будущем! Если я сейчас ей не сделаю замечание, то потом будет хуже.. для неё же будет хуже…

ОТЕЦ. Женя! Ребёнок плачет, ты пойми! Ты ей мать или кто, в конце концов?

МАТЬ (неуверенно). Нет, но мы должны же думать о её будущем…

Отец вздыхает и укоризненно трясёт головой. Мать мрачнеет ещё больше, до слёз закусывает губу, потом резко распахивает окно и выглядывает в сад. Там, среди солнца, подсолнухов и кистей черноплодной рябины танцует и поёт Туська.

У меня на заднице

Целых три репья!

Самая счастливая В это утро я!

Рядом на сияющих синих качелях качается Васька. Качается и орёт в подсолнуховые заросли:

— Я – китаец! Я – китаец!

— Я - китайка! Я - китайка! – нежно подпевает ему Туська, кружась на увядающей траве.

МАТЬ (отцу, с горьким торжеством). Ну, что? Видел?

ОТЕЦ. А что… Ну, видел, да. Они правы. Они думают о нашем общем будущем!

Из средневековых "примеров для проповедей" XIII века. Взято из собрания Вильгельма Райнера (издание 1898 года).

_______

Некий граф испытывал нечестивую страсть к жене своего друга, и она разделяла его греховное чувство. И так глубоко они погрязли во грехе, что однажды сговорились и вместе умертвили её несчастного супруга. После этого граф не прочь был жениться на вдове, но она сказала, что согласится на свадьбу лишь после того, как граф проведёт три ночи в церкви у гроба убитого. Граф согласился на это с большой неохотой и душевным содроганием. И когда он в первую ночь молился у гроба её мужа, то вспомнил, какими добрыми друзьями они были в прежние времена, и горько заплакал от раскаяния. И услышал сквозь слёзы и стенания, как крышка гроба отодвигается и из глубины его, как из-под земли, раздаётся голос: «Господи, отомсти этому человеку за мою безвинно пролитую кровь!» А голос с небес отвечает ему: «Покойся с миром! Это не твоя забота!»

Дрожа от страха, граф кое-как продержался у гроба в эту ночь, но на следующую ночь никак не хотел идти в часовню. Однако вдова настояла на этом, и он, собравшись с духом, опять пошёл туда и встал на молитву. И, пока он молился, убитый им друг был перед его глазами, как живой, и, вспоминая о нём, граф не столько молился, сколько плакал от стыда и горя. И опять отворилась крышка гроба, и опять голос из-под земли воззвал к Небесам об отмщении. И опять Господь сказал: «Покойся с миром, это не твоё дело». Крышка гроба закрылась, и всё стихло. Не помня себя от страха, граф до утра пролежал ниц у алтаря, а на другую ночь, понуждаемой женщиной, вновь отправился в часовню. И в эту ночь, как в прежнюю, он плакал, думая о своём грехе, пока крышка гроба не приоткрылась и вновь не послышался голос убитого: «Господи, отомсти этому предателю и той нечестивой женщине за мою кровь!» И Господь сказал: «Покойся в мире. Я дам им тридцать лет отсрочки для покаяния. А дальше поступлю с ними обоими, как посчитаю нужным». После этих слов загробный голос умолк, небесный свет померк, а граф, чуть живой, так и остался до утра на полу часовни.