Дневник библиотекаря Хильдегарт

Двух жителей деревни очередь всегда безропотно пропускала вперёд. Это были деревенские дурачки, оба – Коли, но притом совершенно разные. Вообще деревенские дураки бывают двух типов: блаженные и пророки. Первых любят и жалеют, вторых боятся и уважают. Коля Кылькин был блаженный. Он был ещё не старый, вечно пьяненький и вечно счастливый. Никаких буханок он сроду не брал, а каждый раз просил продавщицу отрезать ему горбушечку и налить стаканчик. Умилённо глядел на стакан, крестился на угол с чесночной связкой, светло улыбался и говорил:

— Ну, прими, Господи, не за грех, прими за лекарство!

Этим лекарством он лечился всю жизнь и дожил до глубокой старости, ничем не болея. Я его почему-то стеснялась и не любила, хотя он был кротчайшим созданием, в жизни никого не обижавшим. Зато другой Коля вызывал мой живейший интерес, смешанный с вполне объяснимым страхом и не вполне объяснимым восхищением. Этот Коля был не блаженный, а пророк. Вернее, мог бы стать пророком, если бы у него был дар речи. Но он был глухонемой. Глухонемой, бородатый и страшный. Он ходил по деревне со здоровенной суковатой палкой, сверлил попадавшихся на пути односельчан яростным пророческим взглядом и иногда нехорошо, угрожающе сопел. Он был страшный и злой. Вернее, не злой – грозный. Когда его соседка Маринка уходила в запой и переставала доить коз, а те мучились, таская за собой по деревне раздутые, как меха, вымя, дядя Коля приходил и лупил Маринку своей палкой, пока та не вставала и, матерясь, не шла доить. Иногда, не добудившись её, он доил их сам, а потом выливал ей молоко на голову. Он кормил всех забредавших к нему на двор собак, кошек, кур и прочую живность – так, что те потом отказывались возвращаться к хозяевам и зачастую так и оседали в его доме. Говорят, что раньше он был пастухом, и коровы слушались его без кнута. Я не видела в этом ничего удивительного, потому что не раз наблюдала, как он пасёт тех же коз. Те шли за ним по лугу, как пионеры за вожатым, по бокам бежали громадные злющие псы, повинующиеся каждому его знаку, и сам он, бородатый, в косматой, пахнущей мякиной безрукавке, тоже был как бы немножечко козёл. Главный козёл. Козлиный вожак. Я это видела очень отчётливо и почему-то находила это вполне естественным. И называла его про себя – Дядя Коля Зверский Царь. Я знала, что правильнее было бы сказать «звериный», но «зверский» мне нравилось больше – и по ритму, и по сути.

Он и вправду был зверский. Безумно страшный и безумно интересный, как из сказки. Хлеб, который он брал в магазине без очереди, он скармливал своей собачье-кошачьей ораве, иногда уделяя немного воробьям и воронам, тоже исправно дежурившим возле его палисадника. Старухи-соседки плевались, но не решались с ним бороться. Бог весть, какими чарами он наводил на всю деревню почтительный, почти мистический страх. Я, как и все, разделяла этот страх, но при этом почему-то необъяснимо, совершенно безотчётно и преданно любила этого Дядю Колю Зверского Царя. Почему, за что? – до сих пор не понимаю и объяснить не могу.

Мама предупреждала меня, чтобы я держалась от него подальше.

— Он, во-первых, психически нездоровый старик. А во-вторых, он человеконенавистник. Это человеконенавистничество в нём так проявляется, - Мама часто говорила со мной, как со взрослой, не заботясь о том, насколько правильно я её понимаю. – Бывает, что чем больше люди ненавидят других людей, тем больше они любят животных. Но это ненормально, так не должно быть. Надо всех любить, иначе это тоже какое-то притворство получается… И не вздумай его больше дразнить. А то он ударит тебя по голове, и будет сотрясение мозга.

А я и не думала его дразнить, видит Бог! Просто я за ним наблюдала. Это была такая игра. Я залезала в заросли репейника перед его домом и смотрела через дыру в заборе, что он делает. Как он кормит ворон, а они ходят по его плечам и по голове, как по полу. Как молча, подолгу разговаривает с курами, держа их на коленях и нежно поглаживая, а они слушают, прикрыв плёнкой глаза, и лица у них становятся серьёзные и совсем не такие глупые, как обычно. Как быстро, ловко плетёт корзины из ивовой лозы, а лоза как будто сама вырывается у него из рук и сплетается в жгуты и косы. Как переносит с места на место хромого поросёнка, у которого, Бог весть отчего, отнялись задние ноги; а поросёнок радостно хохочет и заглядывает ему в бородатое лицо.

— Мам, - говорила я вечером дома, - а дядя Коля у тёти Зины поросёнка отобрал. Она хотела зарезать, а он отобрал и себе взял. А она сперва ругалась, а потом отдала. Он больной потому что… поросёнок этот.

— Господи, какой ещё поросёнок? - вздыхала мама. – Я тебе сколько раз говорила, чтобы ты к этому дяде Коле не ходила!

— Я к нему и не хожу… Мам.. А что он с ним будет делать, с поросёнком?

— Ну.. что делают с поросятами? Тоже зарежет, наверное.

Но я знала, что нет. Никогда Дядя Коля Зверский Царь не зарежет поросёнка. Тётю Зину – может зарезать, вполне. А поросёнка – нет. Это называется – чело-веко-нена-вист-ник. Очень длинное слово. Язык сломаешь.

Иногда во время моих наблюдений под дяди-Колиным забором меня обнаруживали его собаки и поднимали зверский вой и лай, а потом неслись к дяде Коле. Дядя Коля Зверский Царь немедленно хватал свою палку и, слегка прихрамывая, нёсся к забору со зверским лицом. Холодея от радостного ужаса, я вылетала из бурьяна, вся расцарапанная, в репьях и одуванчиковом пухе, и удирала во все лопатки по тёплой пыльной тропинке к своему дому. Он никогда не гнался за мной, но я лопатками чувствовала, что гонится, и летела с бешено колотящимся сердцем, не разбирая дороги. Это тоже была часть игры. Интересно, что Дядя Коля Зверский Царь как будто бы сознательно в ней участвовал. Во всяком случае, он ни разу не принял ко мне каких-либо серьёзных санкций и, кстати говоря, так и не заделал дыру в заборе. Я расценивала это как молчаливое согласие на продолжение игры и через денёк-другой опять шла подглядывать.

Дом Дяди Коли Зверского Царя был как раз рядом с магазином. Однажды кто-то пустил слух, что в магазин привезли мороженое. Невиданное дело: в деревне – и вдруг мороженое. Я выпросила у мамы денег и понеслась туда. Но слух оказался ложным: на полках не было ничего, кроме водки и чеснока. Даже буханок не было, потому что был не буханочный день. Очень ярко помню проткнувшее меня насквозь острое и безысходное разочарование. Дело было не в мороженом как таковом. А в том, что я уже настроилась на чудо и праздник. А ни того, ни другого не случилось. Хуже того – даже и не предвиделось. Помню, как я спускалась по разогретым солнцем магазинным ступеням, низко опустив голову. Потом подняла её – и увидела Зверского Царя.

Он тоже увидел меня и поманил пальцем. Я сразу сильно испугалась, но подошла. Потому что это был привычный, нестрашный страх. Почему-то – сама не знаю, откуда, но я знала, что он никогда не сделает мне ничего плохого. Он показал мне знаком, чтобы я ждала его у калитки. И я поняла и стала ждать. Через забор переваливалась уже отцветшая сирень с тёмно-зелёными, почти чёрными листьями. Пахло какими-то цветами и мёдом. Когда дядя Коля вышел, я поняла, почему пахнет мёдом. Он вынес мне мёда в громадной эмалированной кружке. Целую кружку до верха. Прозрачного, тёмно-коричневого, с золотыми прожилками, как мамино янтарное кольцо, через которое я вечером любила тайком смотреть на лампу.