Дневник библиотекаря Хильдегарт

Возле пивного ларька стоит высокий тощий байкер в фирменно-грязной куртке, драных джинсах и алом пиратском платке, лихо сдвинутом на ухо. Внезапно он извлекает из кармана безупречно белый кружевной платочек - такой нежный и воздушный, что Арамис при виде него закололся бы от зависти. Здоровенной ручищей в перчатке с отрезанными пальцами он бережно разворачивает этот платочек, аккуратно промакивает пену с обвислых клочковатых усов, затем так же бережно убирает его обратно, делает свирепое лицо и вновь утыкается в пивную кружку.

Маленький мальчик сидит в коляске и увлечённо сосёт палец. Вынимает его из рта и очень серьёзно, с неподдельной досадой говорит: "Тьфу!"

Две дамы взахлёб обсуждают что-то на автобусной остановке. "Ты знаешь, какой у него дом? Это же не дом, это дворец Екатерины Великой! Там же двери в четыре раза выше потолка!"

Над подворотней висит табличка с надписью "ПРОХОД ЛЮДЕЙ ЗАПРЕЩЁН!" Тут же висит "кирпич", запрещающий въезд машин. Стараясь не думать о том, КОМУ же всё-таки разрешён вход в эту подворотню, бочком-бочком пробираюсь мимо неё - один неверный шаг, и ты в другом измерении. Хорошо, что вчера был День Всех Святых. Всё-таки не так боязно.

Думаю о том, как вечером приду домой и испеку ирландский яблочный пирог. Почему же он всегда у меня подгорает? Всегда, при любых обстоятельствах. Должно быть, так нужно.

О вере и неверии

Граф Конрад Швабский, младший сын Вильгельма Швабского, как-то раз охотился в лесу, заблудился, заехал в болото и стал тонуть. Тщетно он звал челядь к себе на помощь – охота уехала далеко вперёд, и крики его не были слышны никому, кроме воронов, которые охотно на них слетелись и с выжидательными улыбками расселись вокруг на сухих берёзах. По счастью, как раз в это время через лес проходил аббат Бернард, возвращавшийся из Вюртемберга. Увидев человека, засевшего в болоте, он тотчас свернул со своего пути и стал пробираться по кочкам к нему на помощь.

— Что ты там копаешься, проклятый монах? – закричал ему граф Конрад. – Не видишь, что ли, что я уже по колено в трясине?

— Не дёргайся, граф Конрад, не кричи, - ответил Аббат Бернард, ощупывая посохом чавкающую и булькающую почву. - Это твои нечестивые поступки тянут тебя в трясину греха, и, гляди, – если ты не изменишь свою жизнь, то вот-вот окажешься в ней по уши.

— Да ты что, издеваешься надо мной, монах? – взревел граф Конрад, - Поторопись, чёрт тебя возьми, я уже по пояс в болоте!

— Говорю тебе, не двигайся, граф Конрад. Это твои грехи тащат тебя в ад, - успокоил его аббат Бернард, перепрыгивая на ближайшую кочку и размахивая руками, чтобы на ней удержаться. – Чем больше ты им сопротивляешься, тем глубже они тебя туда затаскивают. Все наши усилия бороться с ними в одиночку, как правило, бывают тщетны. Поэтому замри, не дрыгай ногами и доверься Богу – только так ты сможешь спастись.

— Будь ты проклят, монах, - ответил ему граф Конрад, - ибо я уже провалился по грудь, и теперь сам чёрт меня отсюда не вытащит!

— Твоя беда в том, что ты всегда слишком на него полагался, - ответил аббат Бернард и протянул графу Конраду свой посох. Тот ухватился за него, почти не надеясь на спасение, и аббат Бернард, хотя и с превеликим трудом, но всё же выволок его на сухое место. Потом он ушёл, оставив графа сидеть на земле, тяжело дышать и выражать свою благодарность с помощью витиеватых ругательств.

Через три недели после этого происшествия граф Конрад приплыл на остров Скадан на расписной ладье с шёлковым парусом, съехал на берег верхом на коне и прямо так, на этом коне, явился в храм. Монахи вытаращили глаза, увидев, как по церкви скачет вооружённый всадник в кольчуге и со щитом, и решили, что на остров высадились норманны и берут монастырь приступом. Однако, у самого алтаря всадник спешился, преклонил колени и сложил на пол свои доспехи и драгоценное оружие. Тем самым он желал показать, что расстаётся со своей прежней жизнью ради того, чтобы начать новую – в этой обители. Аббат Бернард, ничуть не удивлённый его выходкой, спокойно возложил ему руки на голову, благословил, а затем велел встать и немедленно убрать за лошадью то, что она успела натворить во время всей этой церемонии. Графу Конраду до сих пор отродясь не доводилось убирать навоз за лошадьми, однако, он справился с этой задачей неплохо, и аббат Бернард рассудил, что из него выйдет толк. Доспехи графа монахи оттащили в бурьян, где они и заржавели, а коня отец эконом забрал в монастырское хозяйство. Но поскольку монастырь находился на острове, то особой нужды в услугах коня у братьев не было. День-деньской этот конь только и делал, что прохлаждался в тени, кое-как отмахиваясь от мух, или жевал белые лилии и гвоздики, которые братья усердно разводили в монастырском саду. От такого житья он вскоре совсем обленился, разжирел и залоснился так, что любо-дорого было на него посмотреть.

Увы – о его бывшем хозяине такого никак нельзя было сказать. Ибо от суровой монастырской жизни, скудной еды и грубой работы брат Конрад совсем осунулся, потемнел лицом и отощал так, что его трудно было узнать. Не раз он втайне сожалел о своём скоропалительном решении и мечтал о том, как бы удрать из монастыря, не потеряв при этом ни достоинства, ни чести. После долгих размышлений на эту тему он явился однажды к аббату Бернарду и сказал ему:

— Отче, я боюсь, что моё дальнейшее пребывание здесь не имеет смысла. Вот уже скоро год как я не могу причащаться Святых Таинств, ибо больше не верю в то, что в хлеб и вино пресуществляются в Плоть и Кровь Христову. И что я ни делаю, как ни молюсь, как ни смиряю себя – всё равно не верю, и всё, хоть ты тресни. А раз я не причащаюсь – значит, никогда не спасусь и всё равно попаду в ад. Рассудите сами – зачем же мне здесь оставаться?

Аббат Бернард глянул на него из-под бровей и нахохлился, точно коршун, отчего у брата Конрада язык прилип к гортани, и он стал бочком пробираться к выходу.

— Стой, нечестивец, - велел ему аббат. – Что ты мне такое говоришь? Ты говоришь, что мой монах попадёт в ад? Да как только твой гнусный язык повернулся такое сказать! Если тебе не хватает своей веры, то повелеваю тебе во имя святого послушания – иди и причастись с моей верой. И если ты этого не сделаешь, то даю тебе слово, что доберусь до тебя раньше, чем это сделает враг рода человеческого.

С этими словами он стукнул об пол своим посохом, а поскольку его спасительная сила была памятна брату Конраду ещё с того печального случая на охоте, он вылетел из кельи аббата, как ядро, выпущенное из катапульты. Тотчас же после этого он пошёл к отцу Ноткеру, исповедовался и причастился. Сделав так, он отправился в сад, сел там у подножия каменного креста, испещрённого затейливой резьбой, склонил голову на руки и заплакал. Плакал ли он от душевного облегчения или же от досады – мы о том не узнаем. Покуда он там сидел, из глубины сада вышел его конь и, сочувственно косясь на хозяина лиловым глазом, стал объедать гроздья жёлтого хмеля, бурно разросшиеся вокруг креста.