Федор Раззаков - Свет погасших звезд. Они ушли в этот день

Песенная слава к нашей героине приходила постепенно. Однако настоящий успех пришел к ней после того, как она исполнила две песни, написанные композитором Валентином Кручининым и поэтом Павлом Германом. Это были: «Песня о кирпичном заводе» (в народе – «Кирпичики») и «Шахта № 3». Вот что вспоминала об этом сама К. Шульженко: «Песня о кирпичном заводе», ставшая вскоре одиозной, действительно не отличалась ни музыкальными, ни поэтическими достоинствами. Композитор Кручинин обработал для нее мелодию известного вальса, который считался чуть ли не народным. Этот вальс можно было услышать в цирке, в балагане, его играли шарманщики. Я слыхала эту мелодию в детстве. Дома у нас был граммофон, и среди многочисленных пластинок к нему был и вальс «Две собачки», который я сразу вспомнила, услышав новую песню В. Кручинина…

«Кирпичики» подхватили сразу. Помню, как после первого же моего исполнения этой песни в одном из рабочих клубов на шефском концерте ко мне подошли девушки в красных косынках – комсомолки и ребята – рабочие этого предприятия. Они попросили «не пожалеть времени и дать списать слова понравившейся песни». Такая картина повторялась не однажды…»

В том же конце 20-х произошли изменения и в личной жизни Шульженко. В харьковском Клубе искусств, что на Сенной, она познакомилась с молодым поэтом Ильей Григорьевым. После вечеринки тот вызвался проводить певицу до дома и по дороге честно признался ей, что давно мечтает затащить ее в постель. Шульженко оторопела от такой наглости, а когда опомнилась, заявила: «Зря стараетесь. Мне не нужны любовники. У меня будет один муж на всю жизнь и один ребенок». На что Григорьев рассмеялся и ответил, что мужей у нее будет несколько, а любовницей его она все равно станет. И ведь действительно стала. Причем спустя какое-то время так сильно влюбилась в поэта, что даже ушла от родителей жить к нему, хотя отец с матерью были категорически против этого.

Между тем Григорьев относился к творчеству своей пассии весьма прохладно. Он говорил, что актриса она никакая, а певичка – так себе, средненькая. Но Шульженко видела, что, несмотря на все эти заявления, он любит ее, и любит сильно. Дело шло к свадьбе, когда между молодыми случилась серьезная размолвка. Григорьев предложил своей возлюбленной спеть песню на его новые стихи, но Шульженко эти вирши забраковала. Услышав это, Григорьев взвился: «Да как ты смеешь?! Ты, девчонка с москалевской подворотни!..» Шульженко не стала слушать дальнейшие дифирамбы своего суженого и ушла, хлопнув дверью. На календаре был апрель 1927 года.

Молодые не виделись больше месяца, и казалось, что никогда больше не увидятся. Но однажды к Шульженко подошел приятель Григорьева и сообщил, что тот проигрался в карты и пытался застрелиться. Но неудчно. Услышав об этом, Шульженко бросилась к своему бывшему возлюбленному. И они снова воссоединились. Отныне каждый вечер Григорьев стал встречать певицу после концерта и отвозил ее домой на роскошном «Рено». Родители девушки были крайне недовольны таким поведением дочери – они были людьми скромными и относились к таким барским замашкам отрицательно. Но дочь их не слушала и жила так, как ей нравилось. Вскоре Григорьев сделал ей предложение и в знак серьезности своих намерений подарил обручальное кольцо.

В начале мая 1928 года Шульженко отправилась на свои первые гастроли в Ленинград. Григорьев остался в Харькове, откуда он вскоре уехал в командировку в Сибирь. Теперь единственной ниточкой, которая связывала влюбленных, оставались письма. В одном из них Григорьев писал:

«Здравствуй, моя Кледи Шутти! Здравствуй, моя Кунечка! Прости, что так долго не писал, не было никакой возможности. Много ездил по закоулкам Сибири, встречался с людьми! Вот она – Русь Советская, как писал Есенин! Я помню о тебе каждый день, помню нашу комнату, наш волшебный диван, где ты… (…) то, что ты больше всего любила… Прости, что я пишу такие вещи, но, когда мы встретимся, ты сама все почувствуешь. Конечно, я иногда вел себя как законченный подлец, как ты терпела меня, не знаю. Я слышал о твоих успехах в Ленинграде, они меня радуют и мучают невероятно, ибо ты отдаляешься от меня в какой-то свой мир, прости, фальшивый и надуманный – мир пошлости и устаревших идеалов… Еще раз прости. Я здесь на великой советской стройке нужен людям. Издаю также стенную газету, скоро открываем клуб. В декабре ненадолго приеду в Харьков. Больше всего вспоминаю, как я тебя провожал до Рымарской, где живут Мейтусы. Я думаю о тебе и помню тебя всю в мельчайших подробностях. Ты еще не потеряла (или выбросила?) кольцо?

Целую… (…).».

В Ленинграде Шульженко была принята в труппу местного мюзик-холла и в течение нескольких месяцев выступала с концертами. И только поздней осенью 28-го, перед гастролями в Москве, ей разрешили съездить в Харьков. Там она наконец-то увиделась с Григорьевым. И все, о чем он так мечтал в последнем письме, исполнилось. Однако, когда Григорьев предложил своей возлюбленной немедленно расписаться, она отказалась, предложив перенести эту церемонию на более поздний срок – после ее гастролей в столице. Сердце Григорьева сжалось от нехороших предчувствий. Как покажет уже ближайшее будущее, его сомнения были не напрасными.

Григорьев уехал в Сибирь спустя сутки, а у Шульженко было еще несколько дней перед гастролями в Москве. И однажды вечером она отправилась в театр «Тиволи», где выступала одесская эстрадная труппа. В ее составе был 24-летний куплетист и чечеточник Владимир Коралли, который, заметив в зале Шульженко, бросил ей со сцены преподнесенный ему букет. Этот эпизод стал завязкой к их скорому роману.

В Москву Шульженко приехала в самом начале января 1929 года. Отыграв там несколько концертов, она отправилась с гастролями в Нижний Новгород. И судьбе было угодно сделать так, что в этом же поезде ехал и Коралли. Причем на эти же гастроли. Всю дорогу он настойчиво ухаживал за певицей, и ее сердце дрогнуло: таких обходительных и воспитанных молодых людей в эстрадной среде она еще не встречала. На гастролях у них вспыхнул роман. В самом начале его, чтобы не смущать себя и своего любовника, Шульженко сняла со своего пальца обручальное кольцо и спрятала его в сумочку. С этого момента Григорьев стал для нее «покойником». Именно так она назвала его в своем письме Коралли, которое было написано ею 6 февраля 1930 года. Цитирую:

«Письма И. П. Г. (Илья Григорьев. – Ф. Р. ) всегда были полны иронии, упрека и, может быть, большой любви, конечно, но все это такое больное, такое далекое мне, что вызывало во мне скверное состояние и абсолютно убивало желание смеяться и радоваться. А вот Вы совсем иное. Сознаюсь Вам, теперь можно, что в Нижнем я просыпалась каждый день веселой, потому что знала, что увижу Вас. А потом мы дурили вместе по целым дням. А помните, Вы меня поцеловали, и меня это нисколько не обидело, напротив, очень понравилось, и я не возражала против повторения. Не помню только, что помешало. Я так привыкла к Вам за короткое время, так привязалась, что мне теперь Вас очень не хватает. Но я надеюсь, что скоро встретимся и уж столько будем говорить, говорить, что, пожалуй, заговорим и остатки болячки моей к Григорьеву, хотя о покойниках плохо не говорят ведь. Для меня теперь он покойник, итак, пусть мертвые остаются мертвыми. Жду нашей хорошей встречи и Ваших хороших писем, которые доставляют мне море радости…»