Федор Раззаков - Свет погасших звезд. Они ушли в этот день

Говоря о любвеобильности Утесова, надо отметить, что его отец в этом отношении был полной противоположностью. Утесов вспоминал: «Отец просто обожал мать. Может быть, он был наивен, мой отец, но он не верил, что есть мужья, которые изменяют женам. Он считал, что это писатели выдумывают. И удивлялся:

– Ну зачем же идти к чужой женщине, если есть жена?

Я понял, что этот человек в своей верности неисправим…»

Что касается дочери Утесовых Эдит, то она пошла по стопам своих родителей, стала певицей и выступала вместе с отцом в его ансамбле (с 1936 года). По словам той же А. Ревельс, «Дита была чудо как хороша. Ее нельзя было назвать просто красивой, она излучала какой-то волшебный свет обаяния. В нее, конечно, многие влюблялись, она получала горы писем с признаниями в любви». Впоследствии Эдит Утесова стала женой известного кинорежиссера Альберта Гендельштейна (род. 1906), который начал свой путь в кино еще в 1927 году. Он снял фильмы «Поезд идет в Москву» (1938), «Лермонтов» (1943). Затем он стал работать в научно-популярном кино.

Первое выступление утесовского «Теа-джаза» состоялось в Ленинграде 8 марта 1929 года. Успех был ошеломляющим. А. Бернштейн писал: «Утесов, исходя из того, что песня – „душа народа“, нашел новаторские музыкальные средства, сделал джазовую музыку доступной, мелодичной, задушевной, приблизил ее к народно-песенным традициям. Он создал оригинальный джаз-оркестр и в то же время игровой коллектив эстрадных артистов, превосходных музыкантов, которые могли играть без нот, разыгрывать любые сценки, дополняя язык музыки языком театра».

В начале 30-х годов слава об Утесове и его оркестре широко гуляла по стране. В 1933 году кинорежиссер Григорий Александров пригласил его на одну из главных ролей в первую звуковую комедию «Веселые ребята». Сюжет фильма родился из спектакля «Музыкальный магазин», в котором главные роли исполняли Утесов и его оркестр (поэтому имя главного персонажа в спектакле и фильме было одно – Костя Потехин). Успех музыкальной комедии был феноменальным. Песни Исаака Дунаевского в исполнении Утесова и Л. Орловой стали мгновенно знаменитыми. Даже на международном конкурсе в Венеции фильм был удостоен специального приза. Однако вклад самого Утесова был оценен своеобразно: если Александров получил орден Красного Знамени, а Орлова – звание заслуженного деятеля искусств РСФСР, то Утесов получил в награду… фотоаппарат.

Даже по прошествии тридцати лет после выхода картины находились скептики, не признававшие успех Утесова в этом фильме. Например, в своей книге «Советская кинокомедия» известный советский кинокритик Ростислав Юренев писал: «Л. Утесов по внешним данным никак не подходил на роль Кости Потехина. Вместо молодой и сильной фигуры – жирок сорокалетнего интеллигента, вместо ясного и чистого голоса – хрипловатый, осевший баритон, вместо простых народных интонаций – сильный одесский акцент. Все это безнадежно портило образ…»

Столь нелицеприятные выводы родились не случайно. Во-первых, из-за каких-то личностных мотивов, во-вторых – из-за той обстановки, которая складывалась в творческих кругах советской интеллигенции в хрущевские годы (книга вышла в свет в 1964 году). Речь идет о пресловутом «еврейском вопросе», который периодически то затухал, то вновь становился актуальным в среде творческой интеллигенции.

Во многом именно из-за этого испортились отношения Утесова и с Григорием Александровым. Будучи соседями в дачном поселке, они еще в 50-е годы перестали друг с другом общаться. Когда в 1957 году режиссер решил придать своему фильму «вторую молодость», он попросил озвучить фонограмму Утесова молодого артиста и певца Владимира Трошина. Сведущие люди сразу догадались о подлинной сути этой замены: когда еврея заменил русский. Простой зритель ни о чем не догадался, поэтому был наиболее объективен: прекрасного русского певца Трошина он все-таки принял менее восторженно, чем некогда Утесова. Ведь одесский колорит утесовского голоса был более подходящ в роли пастуха, чем красивый тенор Трошина. Зато «Подмосковные вечера» лучше Трошина никто не спел, хотя желающих было предостаточно. В 1966 году в «Известиях» композитор Никита Богословский по поводу этой замены писал: «Вся эта затея не нужна, оскорбительна и бестактна по отношению к Л. Утесову».

До конца 30-х годов семья Утесовых жила в Ленинграде. Надо отметить, жила безбедно. По воспоминаниям П. Леонидова, когда после убийства Кирова в декабре 1934 года власти стали преследовать всех, кто принадлежал к дворянскому сословию, те стали спешно покидать город, продавая все за бесценок. Среди покупателей были и Утесовы. П. Леонидов пишет: «Утесов с семьей жил в те годы на улице Маяковского, а наша семья – на улице Жуковского, рядом с ним. В тот день все взрослые члены семьи Утесова разъехались по городу, чтобы и минуты не потерять из тех двадцати четырех часов, данных несчастным на сборы, а новым людям – на их ограбление. Елена Осиповна, жена Леди (так она звала Утесова), принесла в тот вечер целую кучу ювелирных вещей и показала их моим родителям. Я запомнил большую изумрудную лягушку Фаберже, купленную ею за… двадцатку!»

То, что власти предержащие ценят его творчество, но не любят его лично, Утесов прекрасно знал. Из всех членов тогдашнего Политбюро хорошо к нему относился только один человек – его тезка и единоверец, нарком путей сообщения Лазарь Каганович. Именно он помог затем артисту переехать из Ленинграда в Москву (Утесовы получили огромную квартиру на Красносельской в только что построенном Доме железнодорожников). Что касается отношения к Утесову Сталина, то здесь мнения противоречивы. Но один факт бесспорен: вождь любил блатные песни в исполнении Утесова. По этому поводу приведу слова кинорежиссера Леонида Марягина:

«Утесов мне как-то рассказывал: „До войны было принято гулять по Кузнецкому. Вот поднимаюсь я как-то днем по Кузнецкому, а навстречу по противоположному тротуару идет Керженцев Платон Михайлович. Тот самый, который закрыл и разогнал театр Мейерхольда. Увидев меня, остановился и сделал пальчиком. Зовет. Я подошел. „Слушайте, Утесов, – говорит он, – мне доложили, что вы вчера опять, вопреки моему запрету, исполняли „Лимончики“, „С одесского кичмана“ и «Гоп со смыком“. Вы играете с огнем! Не те времена. Если еще раз узнаю о вашем своеволии – вы лишитесь возможности выступать. А может быть, и не только этого“, – и пошел вальяжно сверху вниз по Кузнецкому.

На следующий день мы работали в сборном концерте в Кремле в честь выпуска какой-то военной академии. Ну, сыграли фокстрот «Над волнами», спел я «Полюшко-поле». Занавес закрылся, на просцениуме Качалов читает «Птицу-тройку», мои ребята собирают инструменты… Тут ко мне подходит распорядитель в полувоенной форме и говорит: «Задержитесь. И исполните „Лимончики“, „Кичман“, „Гоп со смыком“ и „Мурку“. Я только руками развел: „Мне это петь запрещено“. – „Сам просил“, – говорит распорядитель и показывает пальцем через плечо на зал. Я посмотрел в дырку занавеса – в зале вместе с курсантами сидит Сталин.