Владимир Познер - Прощание с иллюзиями

Но среди нас были и такие, кто обратил внимание на одно из условий будущих выборов, упомянутое Горбачевым как-то вскользь: если партийный кандидат почему-либо потерпит поражение, он должен будет расстаться со своей партийной должностью. При этом казалось, что Горбачев исходит из железной логики: любой лидер должен пользоваться народной поддержкой, однако верно и то, что партийный лидер не может проиграть выборы. Верно потому, что, во-первых, не было случая, когда бы это произошло, и во-вторых, ни один из партийных работников даже в дурном сне не мог предположить, что выборы будут настоящими. Небольшая часть интеллектуальной элиты восприняла предложение Горбачева как блестящую уловку, направленную на то, чтобы самым легитимным путем избавиться от наиболее твердолобых партработников на местах. И они не ошибались.

Во время этих выборов тридцать восемь первых секретарей получили под зад коленом. Это были местные князьки, они не могли представить себе, что против них хоть кто-то проголосует, это был нокаутирующий удар. Одновременно с этим рядовой избиратель вдруг осознал силу своего голоса, понял, что у него есть реальная власть. Не просто менялись правила игры — возникала совершенно новая и незнакомая игра.

Сейчас положение вот какое: партработники очень недовольны, о чем и заявляют Горбачеву. Тот по сути дела отвечает им: «Ты хотел этого, Жорж Данден, ты этого хотел», ведь вы проголосовали за это на партийной конференции». И действительно, так оно и было. Тем временем вся страна потирает руки в ожидании местных выборов, на которых несомненное большинство партначальников потерпят тяжелое поражение. Да и нынешних местных представителей власти не ждет ничего хорошего.

В уже как-то упомянутой мной книжке Киплинга «Сталки и компания» один из главных действующих лиц, мальчик по фамилии Мактурк, так описывает искусство японского мастера по одному из видов восточных единоборств: «У этих борцов есть такой прием, который вынуждает противника делать всю работу. Противник старается, старается, а мастер чуть так изовьется — и бах, его противник самого себя опрокидывает. Прием называется «шиббувичи», или «токонома», или что-то в этом роде». Так вот, я бы сказал, что Михаил Горбачев мастерски владел этим приемом. Раз за разом он позволял консервативной оппозиции действовать сколько захотят, а потом чуть извивался — и бах, они сами себя опрокидывали.

Решения партийной конференции представляют один из очень редких примеров, когда хоть каким-то людям удалось предугадать, что последует за приемом мастера искусства шиббувичи. Как правило, не угадывает никто.

Почему-то это все напоминает мне рассказ гроссмейстера Марка Тайманова о том, как он проиграл матч-турнир Бобби Фишеру с разгромным и совершенно невероятным счетом 6:0. Не надо быть знатоком шахмат, чтобы понимать, что гроссмейстеры никогда и никому не проигрывают «под ноль», тем более когда речь идет о шахматистах, претендующих на мировую корону. Когда Тайманов проиграл с этим счетом, это была сенсация. Более того, это казалось настолько невозможным, что Федерация шахмат СССР лишила его звания гроссмейстера. Потом, когда Фишер разгромил Бента Ларсена с таким же счетом и «непробиваемого» Тиграна Петросяна со счетом 6,5: 2,5, Федерация поняла, что погорячилась, но не стала признаваться в этом. По сей день Тайманов сохраняет звание международного, но не советского гроссмейстера.

На самом деле Марку Евгеньевичу вернули все его звания. Не могу не написать, хотя к теме книжки это не имеет никакого отношения, что Тайманову в 2011 году исполнилось восемьдесят пять лет, а в семьдесят восемь он стал отцом двойняшек! Девочки только-только идут в школу, а старшему сыну Тайманова шестьдесят четыре года.

Описывая поражение, нанесенное ему будущим чемпионом мира, Тайманов говорил: «Когда играют гроссмейстеры, они понимают логику ходов противника. Ходы эти могут быть настолько блестящими и сильными, что невозможно найти против них ответа, но их логика очевидна. С Фишером все обстоит не так. Для нас, игравших против него, не было в его ходах никакой логики. Получалось, что мы играем в шахматы, а он играет в какую-то другую игру. Ну, конечно, наступал момент прозрения, когда его план становился ясным, но уже было поздно, мы были разбиты».

Мне кажется, что Горбачев — политический игрок такого рода. Никто не может разгадать смысла его ходов. А когда начинают понимать — поздно, игра уже сделана. Именно поэтому, думаю, он сумел пройти сначала комсомольское, а затем партийное сито, добраться до самого Политбюро и стать Генеральным секретарем. Сумей кто-нибудь разгадать смысл его ходов — он сидел бы не в Политбюро.

Но скептики продолжают упорно сомневаться и спрашивать: если Горбачев и в самом деле есть и был сторонником радикальных реформ, как объяснить, что его ввели в состав Политбюро в самое мрачное время правления Брежнева? Пожалуй, не существует всеобъемлющего ответа. Но кое-что ясно.

Полагаю, что в КПСС существовало определенное количество сторонников реформ. Они были и до прихода к власти Хрущева и тем более после. Их насчитывалось мало, они сидели тихо, не появлялось очевидных результатов их деятельности, но это были люди, убежденные в громадном потенциале социализма, люди, которые решились пойти на то, чтобы пытаться менять партию изнутри. Они соблюдали партийную дисциплину, лишнего не говорили и потому являлись некими невидимками. Но вместе с тем они добились некоторых результатов, стимулируя эксперименты на местах, способствуя хоть какому-то обмену мнениями, какому-то политическому диалогу внутри партии. Но важнее всего то, что они оставались в партии и занимали потенциально весьма важные посты.

Есть какая-то удивительная ирония в том, что во времена Брежнева были две группы, желавшие радикальных реформ: «коммунисты-невидимки», о которых я говорил, и весьма видные и обращавшие на себя внимание всего мира диссиденты. Если бы кто-нибудь сказал, что между этими двумя группами много общего, полагаю, этого человека назвали бы либо провокатором, либо сумасшедшим. Даже сегодня такое предположение подняли бы на смех. И все же мне оно кажется не лишенным основания. Понятно, что среди диссидентов было немало таких, которые категорически не принимали идею социализма. Солженицын, например, всегда считал, что социализм и коммунизм представляют собой безусловное зло. Но Сахаров, пожалуй, самый последовательный и порядочный из всех правозащитников, требовал соблюдения положений советской Конституции.

Я даже рискну предположить, что как за Западе, так и в СССР сторонникам «холодной войны» было выгодно приклеивать антисоветский ярлык ко всем без исключения диссидентам. Запад делал из них героев антикоммунистической борьбы за свободу, Москва же — предателей, продавшихся международному империализму за жалкие тридцать сребреников.