Эдуард Беляев - Мусульманский батальон

Для правды много слов не нужно: либо да, либо нет. Сколь бы она ни была горька. Чего уж теперь изгаляться, трунить, зубоскалить, да еще и глумиться… Тем более что…

Тем более что шашлык из печени остывал, а Хабиб разжигался. И ладно бы от вина, а то ведь, как виделось мне, — от некой вины, неопределенной, невольной, охватившей его в воспоминаниях. Об этой встрече в Старом городе Ташкента я вам рассказывал. И мне рассказывал Хабибджан, многое, и это вот, замечательное:

— Доклад от Шарипова я принял по полной форме. И смех и грех: вокруг еще нет-нет да и постреливают, а мы, два красавца, навытяжку встали — воинский ритуал совершаем. И руководители тоже замерли по стойке „смирно“ — торжественность соблюдали, событие историческое почтили. Не помню, кто-то разумно предложил войти внутрь, чтобы не „светиться“ понапрасну у входа, не мозолить глаза снайперу противника. К месту и ко времени оказались мы во дворце — следующий акт „действа“ призошел с нашим обязательным участием. Байхамбаев вынырнул из ниоткуда — запыленный, чумазый, злой — и тоже с докладом полез. Уважил свое служебное происхождение и присутствующего генерала-кагэбэшника, с него, Дроздова, начал. Доклад какой-то странный вышел — вполголоса, с многозначительными „бэканиями“ и „мэканиями“, но поняли они друг друга. А тут и сотрудники КГБ подошли и увели в сторону своего генерала, а вместе с ним и нашего полковника Колесника. Недолго совещались, по рации кричали, слышно было — докладывали. Запомнилось, как прихрамывающий офицер открытым текстом кому-то рапортовал о том, что президента убили, и он подтверждает этот факт.

— Хабиб, — перебил я его. — Фамилию „прихрамывающего офицера“ можешь назвать по прошествии времени? — Грех было не проявить любопытство.

— Отчего же нет: Козлов — он и рапорт чинил. А вот кому — не скажу: фамилии не знаю, и знать не хотел, но „на сильный верх“ — это точно. Интуитивно ощущалась уважительная персона на том конце провода, видно было со стороны.

Подошли к Дроздову его одногруппники (хорошо, правда! — Э. Б.), предложили пройти нам на второй этаж — посмотреть на главу государства: тот или не тот Богу душу отдал. Колесник и Дроздов — в авангарде, мы — я, Анвар Сатаров и Махамоджон Байхамбаев — в арьергарде. Подвели к телу. Несколько в стороне — человек десять гражданских сбились стайкой, видно было — в горе они. Запомнил двух женщин — пожилую и молодую с маленьким ребенком на руках и раненого подростка. Рядом с ними лежал труп мужчины, лицом вниз, в майке и трусах. Это был Хафизулла Амин. Подошли афганцы, которых мы таскали за собой, так сказать, „партийцы-патриоты“, будущие члены разного рода и покроя. Подтвердили: да — это Амин. Один из них пошел к женщинам и что-то там стал им плести. Думаю, непотребное, потому что одна в ответ так высказалась, что „активист“ быстренько ретировался, поджав хвост, и похромал, как побитая собака. Мы решили с Сатаровым, что телом Амина займется он. Мне подробно инструктировать замполита вообще-то некогда было — меня ожидал следующий, как неловко шутили друзья, „исторический акт“ и его подписание — акт о смерти Амина. Подписантами выступили: генерал Дроздов, те два афганца и я. А вот теперь, джан, давай выпьем и закусим — шашлык совсем остыл. Эй, Салих-джан, давай обнови — еще по пять палочек печенки, дорогой, и крови бычьей бутылочку. Якши…

— Хабиб, а почему не Колесник подписывал акт? — напоследок поинтересовался я.

— Да вопрос принципиально не стоял. Приняли где-то там, „в верхах“, решение, что подписывать будут три высокие стороны — участники операции по ликвидации президента Афганистана: представитель от КГБ, от отряда ГРУ и от „афганских официальных лиц“. Генерал-майор Дроздов был старшим над бойцами КГБ, я, майор Холбаев, — над „мусульманским батальоном“, а афганцы — это те, кто оказался в данный час событий под рукой у… Не скажу тебе: у кого под рукой, потому что не знаю, кто придумал „Акт о смерти диктатора“. А Колесник осуществлял общее руководство, и его функции не предусматривали „индивидуальной конкретики“ за вынос известного тела вперед ногами.

— Акт писали на месте? — Язвительная шпилька с моей стороны.

— А как же — на барной стойке, смахнув локтем кровищу жестокого тирана. — Ироничности в его ответе было больше, чем вина в стакане. — Акт этот нам из посольства привезли. Я не хочу сказать, что им занимались дипломаты; наверное, дело в пишущей машинке. И, наверное, у кагэбэшников печатная машинка поломалась. Так мне сказал, по крайней мере, Колесник: не о КГБ, а о посольстве. Что еще интересно: фамилии подписантов не проставляли в заготовке. Спросил у Колесника: почему отсутствуют фамилии, ведь мы, кто будет подписывать, осведомлены. Вижу, Василь Васильевич смутился изрядно, но справился с собой и произнес: „Скажешь тоже. А вдруг кого-то ранят или, не приведи Господь, убьют? Афганцы же будут в штурмующих машинах. Понимаешь?“ Что тут было не понять…»

Вот и я повторяюсь вслед Холбаеву: «Что тут было не понять…» Ничего не было случайным в убийстве Хафизуллы Амина. Он настолько был уже трупом со дня принятого решения членами Политбюро о его судьбе, что, зная единственно приемлемый исход и нисколько в том не сомневаясь, впрок запаслись «Актом о смерти». Тридцать лет отскакали из глубин истории, а об этом «Акте» — неизменно-устойчивый молчок. И вот что еще интересно: кто из присутствующих «подписантов» выступал в роли, скажем, того же прокурора или врача? Поясню. После приведения в исполнение смертного приговора, согласно законам и установлениям, действовавшим в СССР, наступал следующий порядок действий.

Итак, казнь состоялась. Врач фиксирует наступление биологической смерти. Прокурор, руководитель специальной группы (расстрельной команды), и врач подписывают заранее составленный акт. Этот акт является главным учетным и отчетным документом, на основании которого впоследствии делаются соответствующие справки для суда, вынесшего смертный приговор, и загса, для оформления свидетельства о смерти. Опять же, интересно, в нашем с Амином случае суд — это КГБ или Политбюро ЦК?

Акт о приведении в исполнение смертного приговора вместе с актом о захоронении, а также другими документами, относящимися к процедуре смертной казни, подшиваются к личному делу казненного и передаются на хранение в архив МВД. В нашем случае — в КГБ, это — вне всяких сомнений… Так в какой роли выступил их представитель, генерал Дроздов: прокурора или все же руководителя специальной группы — расстрельной команды?..

С майором Сатаровым я встретился после декабрьских «штурмовых событий» в Ашхабаде. Служил Анвар замполитом 163-го мотострелкового полка 61-й учебной дивизии. Мы его с редактором газеты майором Поваляевым Юрием Андреевичем атаковали вопросами. Юра брал интервью, я присутствовал, с нетерпением ожидая окончания этой извечной и скучнейшей канители. Юра Поваляев в журналистике был травленый волк, на интервью собаку съел, быстро свертел это дело и, закрывая с явным удовольствием блокнот, закончил на завлекательной ноте: дескать, не пора ли нам в Первый парк на бастурму — пастраму поглядеть? Да не мешало бы отведать пиво ашхабадское — вкусное, кстати.