Муслим Магомаев - Живут во мне воспоминания

Он постоянно звал нас с Тамарой к себе на дачу, в Жуковку, просил побыть у него. Ждал нас в выходные дни — в субботу и в воскресенье. Но у нас не всегда получалось — то записи, то концерты, то гастроли. Конечно, он понимал, что у нас, молодых, своя жизнь, свои дела.

Дядя давно жаловался на боли в груди, сквозные, спереди и сзади. Помню, как-то на даче, уже после смерти тети Муры, он жарил нам шашлык, пил коньяк… И шумно, тяжело вбирая воздух, сетовал на прострелы от грудины до лопатки. Его возили в Кунцево, слушали, подключали уникальную аппаратуру и говорили, что ничего страшного: что вы хотите, сердце-то больное, да и возраст. И дядя терпел эту боль, жил и работал.

Работать плохо он не умел. А потом начались неприятности с чиновниками из правительства Азербайджана. Дядя задумал в здании постпредства сделать некоторую перепланировку. Он решил свой большой кабинет переоборудовать под кабинет для Г. А. Алиева. У Гейдара Алиевича, когда он приезжал из Баку, в постпредстве имелся свой кабинет, где он принимал людей. Но кабинет был маленький, неудобный, да еще находился возле лестничного пролета, и мимо постоянно ходили. Получался проходной двор. Дяде Джамалу было неловко, что первый секретарь компартии Азербайджана ютится в таком месте, в то время как постпред занимает огромный кабинет.

Сам Алиев был не в курсе этих планов дяди, но кто-то из правительства республики, не желая возиться с проблемами, связанными с перепланировкой в здании постпредства, и, видимо, не желая выделять на это деньги и материалы, позвонил дяде в Москву и сказал, что Алиев недоволен тем, что затеяли какое-то строительство. Потом Гейдар Алиевич говорил мне, что ничего подобного он и не мог сказать и был бы только благодарен своему постпреду за то, что тот устроил для него более удобный кабинет.

Но дядя расстроился, когда узнал о якобы недовольстве Алиева. Не мог же он перепроверять, правда это или нет.

Я говорил ему:

— Да бросьте вы, дядя Джамал, не переживайте. Вы же не для себя, для других стараетесь. Ну, не хотят они новые двери — не надо, оставьте как есть.

Он качал головой:

— Понимаешь, я отдал приказ мастерам. И что, постпред должен теперь отменить свой же приказ?..

В это время в Москве ждали приезда Алиева — ему предстояло делать доклад на очередном важном заседании. Дядя Джамал отправился встречать его в аэропорт. Естественно, он думал, что Гейдар Алиевич может сказать ему о своем недовольстве насчет затеянного в постпредстве строительства, потому был неспокоен.

А я в это время по какому-то поводу пригласил друзей в ресторан «Баку». Звоню домой, чтобы узнать, вернулся ли дядя. Мария Григорьевна, наша домашняя хозяйка, ответила взволнованно:

— Приезжай, Джамалу плохо.

Я сразу приехал. Смотрю, дядя лежит с полотенцем на голове. Говорит:

— Очень голова болит.

Как мог, начал успокаивать его:

— Голова может болеть и от погоды. На улице дождь.

Спросил про Алиева. Дядя оживился:

— Очень хорошо меня встретил, очень хорошо. Сердечно…

Вижу, что говорить ему трудно — скажет слово и отдыхает, дыхание переводит. Потом ему стало хуже. Неотложка. Одна, вторая… Уколы…

Он держался до последнего. Просил нас с Тамарой выйти из комнаты, не хотел, чтобы мы его видели таким — ослабевшим, беспомощным… Последние его жесты были в сторону шкафа. Я понял, о чем он хотел сказать: там, в шкафу, — дедовские архивы. Дядя завещал мне хранить их.

Его увезли в больницу. Что-то оборвалось во мне. Я сидел у телефона. Выпил водки, но не опьянел — настолько был подавлен, что она показалась мне простой водой. Такой была реакция организма на то, о чем предупредили врачи — дядя безнадежен.

Поздно вечером позвонили из больницы и сказали, что мы можем приехать. Я застал дядю Джамала уже без сознания…

Гейдар Алиевич тоже звонил в Кунцево. Не знаю уж, что там отвечали ему врачи. Наверное, обычные в таких случаях слова: состояние тяжелое, но стабильное. Возможно, скрывали от него, тянули время. В течение двух дней дядю всячески поддерживали, делали прямые уколы в сердце. Алиев должен был спокойно сделать свой ответственный доклад. Нельзя было в такой ситуации говорить ему о смерти постпреда республики. Как только закончилась телевизионная трансляция заседания, врачи уже могли сообщить о случившемся: Джамал-эддин Муслимович Магомаев скончался, не приходя в сознание…

Я так и помню его живым, дома… Его мечущиеся беспомощные глаза и тот его жест в сторону семейного архива…

Гейдар Алиевич спросил, где бы я хотел похоронить дядю? Конечно, на родине, в Баку, рядом с дедом, его отцом… Мы отправились с телом дяди на самолете Алиева. Похоронили с большими почестями. Гейдар Алиевич нес его гроб…

Я побывал в Израиле с гастролями первым из советских артистов еще тогда, когда у нас не было дипломатических отношений на уровне посольств. Поездка была организована по линии Госконцерта, но опекала нас компартия Израиля: приходилось общаться с этими товарищами, которые рекомендовали нам, что и где надо посетить.

Одно из впечатлений, неприятно поразивших меня, было посещение Назарета. Нет, благословенный город тут ни при чем, все дело было в его тогдашнем мэре, коммунисте-арабе. Во время приема этот градоначальник явно перебрал, то есть напился так, что хуже не бывает. И стал требовать: «Ты певец, и все хотят, чтобы ты пел». Видимо, он решил, что если местные коммунисты приняли участие в организации наших гастролей, то я должен быть игрушкой в их руках. Я уже упоминал, что терпеть не могу застольного пения. Правда, бывают ситуации, когда надо петь. Тут как раз такой случай — мэр вцепился, не отвяжется. Тогда я решил схитрить, сказав, что без аккомпанемента не пою. Хитрость не удалась, потому что мэр приказал притащить синтезатор. Я поковырялся в клавишах: «Не смогу на нем играть — клавиши западают. Вот если бы был рояль…» Я прекрасно понимал, что рояля им сейчас не достать…

В общем, кое-как удалось отвертеться. Мэр, от огорчения, что не удалось заставить меня петь, еще больше начал налегать на горячительное. Войдя в политически-коммунистический азарт, он стал кричать нечто вроде: «Да здравствует Советский Союз, а Соединенные Штаты долой! И всех американцев… туда-то и туда-то! И хорошо, что грохнулся этот их "Челленджер"!.. Пускай американские корабли бьются, а советские "Союзы" пусть себе бороздят просторы Вселенной…»

Я не выдержал, встал и ушел с приема. Не потому, что я обиделся за американцев, а потому, что хамство должно иметь предел. Почему я это сделал? Такой у меня характер. Наверное, не должен был я так тогда поступать — ведь я был не у себя дома, а в гостях. Но все равно — хлопнул дверью…