Сергей Полотовский - Пелевин и поколение пустоты

Вопрос занимает многих. Кто-то видит за этим обыкновенную нерасположенность к общению, а кто-то – иезуитский расчет, долгоиграющую пиар-компанию от обратного.

«Я Пелевина видел, разговаривал с ним, – говорит Леонид Парфенов. – Является ли его нелюдимость частью тактики или он просто не любит отвечать на вопросы, не знаю. Для меня публичность не проблема, но в принципе зачем давать интервью, вообще непонятно. Только если появляется инфофон перед выходом чего-то: книги, фильма, – тогда готовишь и прогоняешь три-четыре одинаковые телеги, а обычные интервью вообще никому не нужны. Возможно, это часть пелевинского характера. И еще я думаю, он просто не хочет принижать значение текста своими объяснениями, дабы не девальвировать высказывание. Текст есть, поставлена точка. А иначе придется неизбежно упрощать, идя на поводу у интервьюера. Поэтому он и отказался от интервью».

Филолог Михаил Безродный склоняется к версии о сознательном манипулировании общественным мнением: «О причинах популярности Пелевина могу только гадать. Полагаю, что не последнюю роль тут играла (играет?) маска анахорета, натянутая во времена, когда литераторов хлебом не корми – дай чем-нибудь “поделиться” с телезрителями или картинно покурить, позируя для “Лиц рус. лит-ры”».

Теоретизирует Сергей Шнуров: «Так он может подглядывать, не будучи узнаваемым. Не давать интервью гораздо умнее, чем давать. У меня другая история. По первости я тоже хотел не давать интервью, подспиздить у Пелевина эту стратегию, но в мире шоу-бизнеса это нереально».

Вспоминает поэт Татьяна Щербина: «Тогда только вышел “Чапаев и Пустота”. Я помню, что он сказал: “Я вообще такое принял решение, буду общаться только с издателями и критиками, может быть, но только строго по делу, больше ни с кем”. Так он и сделал. И почему он в темных очках – тоже объяснил. Это страх. Он боится фотографироваться, ведь каждая фотография отнимает жизнь понемножку».

О том, как проходили такие технические интервью, строго по делу, только с критиками и издателями, можно понять из рассказа Бориса Войцеховского, который в 1999 году брал у Пелевина интервью для «Комсомольской правды».

«Об интервью удалось договориться через тогдашнего пресс-секретаря “Вагриуса” Таню Макарову, – вспоминает Войцеховский. – Она мне дала его электронный адрес, а ему сказала что-то типа “вот этому юноше нужно ответить”. Тут просто совпало: мне хотелось пообщаться, ему – прорекламировать свою новую книгу. Он отвечал оперативно. Был этакий пинг-понг: я ему вопрос, он мне ответ. Так продолжалось дня полтора с перерывом на сон. На вопрос “где вы?” ответил следующее: “Я не знаю, кто Я, а вы хотите, чтобы я вам сказал, где это Я находится. Это ясно?” Но впечатление оставил приятное. Отвечал на все вопросы и делал это интересно. Писатели часто оказываются в жизни занудами, а этот – такой живчик. После мы общались еще раз – точно так же: по электронной почте и под выход очередной книги. Это было еще одно большое интервью, но потом у него сменился адрес почты».

При этом к западным медиа, судя по всему, Пелевин несколько более лоялен.

«В 1997 году я издавал в “Вагриусе” биографию Аллы Пугачевой, – вспоминает журналист Алексей Беляков. – В кабинете Глеба Успенского я и встретился с Пелевиным. Был он заторможенный, как персонаж из того анекдота с черепахами (“Они как ломанутся!”). Пелевин показал Глебу с гордостью какое-то свое интервью в немецкой (кажется) газете. Была там и его фотография.

– Ты же не фотографируешься! – засмеялся Глеб.

– Ну вот… Да… Так получилось… – невнятно ответил Пелевин.

Из чего стало ясно, что для западной и нашей прессы у “загадочного” автора действует политика двойных стандартов».

Это можно объяснять по-разному. С одной стороны, для Пелевина всегда было важным признание на Западе, с другой – западные журналисты не так часто донимают писателя. Да и язык практиковать полезно.

Своя теория, объясняющая «нелюдимость» Пелевина, которая формировалась как раз в середине девяностых по мере роста популярности писателя (и достигла мифических масштабов к концу нулевых), имеется и у Сергея Москалева.

«Когда вы читаете книги или слушаете музыку какого-то человека, вы находитесь под впечатлением от гения, – говорит он. – Потом встречаетесь с ним лично, ожидая феерии, и вдруг обнаруживаете, что ваш собеседник суховатый, скучноватый, эгоистичный, как личность так себе. Так вот тут как раз тот самый случай. Два-три публичных выступления – и он будет неинтересен, два-три ток-шоу – и все обломятся. Потому что пчела летает и собирает мед. Затем можно взять мед из соты – он ощутим, он есть. А когда поймаете пчелу на лету – меда не найдете, какой-то миллиграмм. Витя – огромная такая пчела: он летает по ситуациям, по людям, по тусовкам. Всегда с собой записная книжечка. Где другие упускают, Витя ничего не упускал. Все записывалось, приперчивалось, добавлялись забавные моменты.

Если рассматривать человека как компьютер, бывают люди с очень мощными процессорами, а есть еще операционные системы – то, что взаимодействует с пользователем, с окружающим миром. У Вити – один из мощнейших процессоров с достаточно слабой, поврежденной операционной системой. Грубо говоря, десять лет приходя в гости и присаживаясь попить чаю, он ни разу не принес пачку печенья, хотя двадцать человек вокруг него это делали. Отсюда его “отшельничество”. Потому что как только он начинает взаимодействовать на человеческом уровне, сразу проблемы. Витя правильно поступает, что никуда не лезет, его влияние на умы связано с тем, что он не тратит энергию на работу с внутренним кругом. Витя транслирует идеи на уровень страны, но у него нет внутреннего круга. Он всегда был одинок».

Коллеги прекрасно понимают логику пелевинского поведения. «Отказ от общения с прессой – это не затворничество, а правильное отношение ко всей ситуации, – считает автор “Ногтей” и романа “Pasternak” Михаил Елизаров. – Тут можно только позавидовать. Он избавил себя от тягостной необходимости общаться с людьми, которые ему не близки, чужие. Он сохранил суверенитет. Его отказ от общения по пиар-итогу, к которому он, наверное, не стремился, выше, чем у других. В этом его мастерство. Он просто здорово делает свою работу».

А возможно, Пелевин просто инстинктивно заполнил некую культурную нишу и вписался в заданное амплуа. «Всегда в любой стране нужен такой таинственный человек в культуре, затворник какой-нибудь, который живет инкогнито, в черных очках, скрываясь, – считает кинорежиссер Максим Пежемский. – У нас такой человек – Пелевин».