Сергей Полотовский - Пелевин и поколение пустоты

Эти размышления – результат отстраненного интеллектуального усилия или к ним писатель пришел в ходе осмысления собственного опыта?

Сергей Москалев рассказывает, что в их кругу, в который входил и Пелевин, в конце 80-х «обсуждали, делали упражнения, описанные у Кастанеды, и йоговские упражнения – все, что влияло на сознание, расширяло, трансформировало, – принимали и пробовали, включая грибы».

Также он подчеркивает, что все это носило исследовательский характер, не было тяжелой болезненной практикой, в ходе которой люди часто тратят время и здоровье, «просто нажимая на педальку».

Куда привели эти эксперименты и упражнения? Вот что вспоминает живущий в Кельне оператор Александр Камионский:

«В конце 90-х Пелевин приезжал на встречи с читателями. У него был жесткий договор, так-то Пелевин, конечно, не стал бы ни с кем разговаривать. Но он сидел в Берлине у озера в особняке на деньги издательства, писал новую книгу, а в перерывах мотался по Германии, встречался с читателями. Пелевин был страшно манерный, в темных очках. Встречи проходили в библиотеках. Приходили серьезные немцы, за чистую монету принимавшие все, что он гнал, и дикое количество сумасшедших дамочек.

“– Скажите, Виктор, какое у вас самое страшное мистическое путешествие?

– Самое страшное мистическое путешествие в жизни, это когда маленький ночью идешь в туалет”.

А ведь правда.

Съезжались слависты, эксперты по Гоголю-Достоевскому, припадочные девушки и – эмигранты-наркоманы.

“Витя, пойдем дунем, поедем в порт”.

Он не очень туда стремился, но однажды все-таки поехал куда-то в порт».

Подробностей выезда в доки история не сохранила. Наверное, он с новыми друзьями просто любовался разгрузкой кораблей, ведь писателю все должно быть любопытно.

Другая русская эмигрантка в Германии Елена Ф. рассказывает о своем общении с Пелевиным на рубеже тысячелетий:

«Когда перевели на немецкий “Чапаева и Пустоту”, он читал с переводчиком. Мало людей, крохотный русский книжный подвальчик в Кройцбурге. Я тогда только переехала в Берлин и первый раз в жизни прочла “Generation “П”. На чтении мне показалось, что он похож на учителя физкультуры из советской школы. Потом была возможность лично поговорить, позадавать вопросы. Мы с моим молодым человеком ошивались поблизости. Уже не помню, как он на это вышел, но Пелевин признался, что его интересуют немецкие психбольницы, а мой друг как раз только был в тюремной психбольнице и был готов поделиться опытом. А потом Пелевин сказал, что его интересуют таблетки “Мицубиси пиджинс”. Тогда на таблетках экстази выдалбливали значок автокомпании и голубочков – модно было. Саша говорит: да-да, конечно, знаем. Тогда он спросил, не можем ли мы достать. Могли. Он тогда жил в писательских особняках в Потсдаме, встретил нас в Грюневальде, в лесу у воды. А там темно, вампирская обстановочка. Привел к себе, рассказал анекдот: “Сидят два зародыша в матке. Один говорит: “Как ты думаешь, там, снаружи, существует жизнь?” – “Не знаю, – отвечает второй, – но оттуда еще никто не возвращался”, – и распрощался с нами. Потом мы видели его еще один раз года через три на концерте Егора Летова. Пелевин ходил с сигарой, со всеми тусил, подошел, узнал».

У Борхеса есть рассказ про притчу. Смысл в том, что если в притче зашифровано слово «время», то «время» – единственное слово, которое нельзя в ней употреблять. Пелевинские упоминания и описания наркотиков избыточно информативны и выходят за рамки характерного подмигивания своим.

Чтобы в ложь поверили, надо снабдить ее как можно бо́льшим количеством деталей. Логично предположить, что, если деталей неестественно много, перед нами вымысел. Скажем так, художественное преувеличение.

Тот же Москалев утверждает, что в их эзотерической тусовке тогда не было кокаина. «Если что и было, то одноразово, – убежден он. – Витя торчать не будет, у него велосипед, он ходит в бассейн, в тренажерный зал, он всегда бегом занимался. Его работа несовместима с наркотиками. Бывает у людей тема амфетаминовая – когда уже нет сил, подкачивают энергии, но здесь-то как раз не тот случай, здесь нужны концентрация, покой, чтобы этот мир моделировать. Помню, как Витя пассатижами откусывал в лэптопе провода от вентилятора, чтобы тот не шумел, не мешал работать. Русский человек и торчит, и выпивает разрушительно и бестолково, а у Вити каждое лыко в строку. Как выпьет, так обязательно приключения, которые попадали в книгу».

С другой стороны, героин во всем корпусе пелевинских текстов упоминается редко, как живописная деталь принципиально экзотичных персонажей: «По инерции они все еще разруливали по дорогам на вульгарно дорогих машинах и нюхали героин в своих барочных дворцах» («Числа», 2003). Эффект не описан вовсе. Как будто автору ничего не известно о последствиях.

«Мой опыт в этой области весьма ограничен – скажем, я ни разу в жизни не кололся, – говорил писатель в другом интервью. – И потом одно дело – знать, как действуют наркотики, и другое дело – пользоваться ими. Среди моих знакомых несколько человек пострадали от наркомании, и я хорошо знаком с их историями» [25].

В любом случае, если что и было, то теперь запретное веселье в прошлом. О чем свидетельствуют многие знакомые писателя.

«Наркотики – это личное дело человека, – считает художник Гермес Зайгот, который путешествовал с Пелевиным в Китай и поддерживает с ним отношения уже десяток лет. – Если человек черпает оттуда вдохновение и выдает оттуда произведения, то, наверное, так и надо, и мы не вправе давать какие-то оценки. Пусть остается загадкой, мистикой, как он достигал этих высот. Хотим мы, не хотим, это является неотъемлемой частью современного общества – вот что он хочет сказать, не больше и не меньше. Но я знаю, что сейчас он ничего не употребляет, катается на велосипеде и ведет очень здоровый образ жизни, занимается тай-чи. Прется на чае».

«Только чай», – подтверждает Бронислав Виногродский.

После «Generation “П”» Пелевин молчал четыре года. Он жил по немецкому гранту в писательских коттеджах в Потсдаме (см. «Витя, пойдем дунем»), ездил на Восток (см. «Китай») и, судя по всему, просто отдыхал в свое удовольствие.

Четыре года – уйма времени. В первой половине 1970-х Коппола выпустил двух «Крестных отцов», которые с тех пор борются между собой за звание самого любимого фильма тех, кто в принципе любит фильмы. А кроме того, программный постантониониевский «Разговор». А еще вписался в мучительные съемки «Апокалипсиса сегодня». И по свидетельствам очевидцев, в активном отдыхе тоже себе не отказывал.

Писателям в этом смысле легче: как известно, Тургенев писал быстро, а Гончаров медленно, ну и что с того? Но четыре года все равно внушительный срок. Это примерная протяженность мировой войны. За четыре года можно из пятикурсника превратиться в кандидата наук, из юной модели – в пенсионера фэшн-индустрии. Киноактеру, а тем более рок-музыканту приходится постоянно чем-то напоминать миру о своем существовании – не работой, так хоть досугом. Растянутая на несколько лет тишина – запредельная роскошь.