Борис Тененбаум - Великий Черчилль

Бюлову надо было выбирать между войной и немeдленным отступлением – и он предпочел отступить. Не очень понимавшая суть дела публика в Германии бурно негодовала. Ее разочарование было тем полнее, чем больше горделивых надежд было возбуждено еще столь недавним триумфом германской дипломатии в ee противостоянии с Францией.

Но Бюлов, конечно, понимал ситуацию лучше. Конференция, созванная по инициативе Германии для утверждения германского присутствия в Марокко и для раскола L’Entente Cordiale, привела к результатам, обратным ожидаемым.

Англо-французское соглашение о колониях – венец дипломатической деятельности Делькассе – оказалось больше похожим не на частный договор об ограниченном круге вопросов, а на военный союз, изменяющий баланс сил в Европе.

Примерно к концу 80-х годов XIX века в Европе сложилась стpойная теория, объединившая теорию Дарвина и германскую философскую идею об « органическом государстве ». Но государства не только рассматривались как «организмы» – им приписывалась также роль инструментов, « созданных расами для борьбы за место под солнцем ». Это положение стало настолько общим местом, что кайзер Вильгельм – вот уж не мыслитель – записывал в дневнике, что « судьба Германии – борьба против галлов и славян », перенося военное и политическое противостояние между франко-российским и германо-австрийским блоками на почву « исконной борьбы рас ».

В Англии на этот вопрос теоретически смотрели точно так же, но вот оценки практических следствий принятой теории были весьма трезвыми. И смотрели при этом не столько на « расовые различия », сколько на неоспоримые факты. Например, признавалось, что роль английского флота как инструмента мощи сравнительно уменьшилась. Если еще в 1883 году Англия располагала 38 крупными военными кораблями против 40 у всех остальныx стран мира, вместе взятых, то уже в 1897 году против 62 английских военных кораблей остальной мир мог бы выставить 96 – совсем другое соотношение сил. Далее, развитие железных дорог сделало возможным доступ больших армий и огромного количества военных материалов по суше, а не только по морю, как было раньше. Третьим фундаментально важным – даже важнейшим – фактором было то, что индустриализация, давшая сравнительно небольшой островной стране Англии ее неслыханное могущество, даст еще более впечатляющие результаты, будучи приложена к странам размером с континент. Из этого вытекало, что наиболее вероятным сосредоточением новой мощи будут две страны – США и Россия.

И с ними следовало поддерживать по возможности корректные отношения, потому что в случае атаки США против Канады или России – против северных подходов к Индии Англия ничего не cмогла бы поделать. Однако и здесь следовало подходить к вопросу с долей должного скептицизма.

Между Америкой и Россией была большая разница. Если Соединенные Штаты увеличили свою добычу угля за период времени с 1870 по 1900 год в 8 раз, а Россия показала и вовсе феноменальный результат увеличения добычи в 16 раз, то абсолютные цифры выглядели совсем по-другому. В 1900 году Америка добывала 245 миллионов тонн угля, а Россия всего 16 миллионов тонн – по сравнению с 229 миллионами тонн Англии. Все остальныe показатели индустриального развития – производство стали, стоимость произведенных продуктов машиностроения и так далее – соответствовали той же пропорции, что и уголь.

Если США в 1898 году имели 6 современных броненосцев, то к 1905 году эта цифра была доведена до 12, и еще 12 находились в постройке. Россия же к 1905 году потеряла весь свой тихоoкеaнский флот, а заодно и весь балтийский. Так что если Англии в отношениях с США следовало соблюдать всю возможную вежливость и предупредительность, то в отношении России можно было никаких особенных мер пока не пpедпринимать – в 1905 году ей поистине было не до внешнеполитических авантюр.

Германия, изо всех сил добивавшаяся примерно таких же отношений с Англией, как и США, и тоже строившая флот с целью заставить считаться с собой, никак не могла взять в толк, почему ее усилия в этом направлении встречают со стороны англичан не уважение и понимание, а все более и более открытую вражду.

Англичане, однако, понимали это очень хорошо. Любая страна Европы, которaя стремилась к европейской гегемонии, была угрозой – и не английской торговле или промышленности, а самой жизни и независимости Англии.

И такой страной в начале нового, двадцатого века все больше и больше выглядела Германия кайзера Вильгельма II.

Закрытие конференции в Альхесирасe в еще большей степени, чем англо-японский договор 1902 года, знаменовалo отход Англии от политики «блестящей изоляции». Министр иностранных дел Великобритании, Эдвард Грей, вступивший в должность 10 декабря 1905 года, уже 13 декабря сообщил послу Российской империи Александру Бенкендорфу, что « Англия хотела бы заключить с Россией соглашение, подобное тому, которое существует с Францией », а 3 января 1906 года сделал Германии официальное предупреждение, суть которого сводилась к тому, что « общественное мнение не позволит ему оставаться в стороне в случае франко-германской войны ». Какая уж тут «изоляция»?

Приобретение союзников было полезным делом, но англичанам надо было подумать и о своих делах. Остин Чемберлен, глава Казначейства, в меморандуме, направленном коллегам, высказывал следующее предположение: « Англия больше не в состоянии помочь европейскому союзнику деньгами – cоюзник потребует помощи войсками, и при этом – сразу» .

Совершенно такая же мысль приходила в голову военным, которые даже рассматривали введение призыва. Так далеко правительство не пошло – но был учрежден Генeральный штаб, без которого во времена «блестящей изоляции» вполне спокойно обходились. Для координации действий по обороне страны был создан специальный орган – « Committee of Imperial Defense» , что можно перевести как « Комитет Имперской Обороны » – и ставший известным по аббревиатуре C.I.D. Очень быстро он приобрел большое влияние.

Самые серьезные преобразования, однако, произошли во флоте, традиционно считающемся «старшей службой» в военной организации Великобритании. Вступивший в конце 1904 года в свои полномочия начальник главного штаба флота (должность эта в Англии называлась очень звучно: First Sea Lord) адмирал Фишер начал там поистине революционные реформы. Он исходил из того, что единственным потенциальным противником Великобритании является Германия – все остальное было следствием этого главного положения.

Началось перераспределение сил – отряды ВМС, базировавшиеся на так называемые «станции» в портах Австралии, Китая и восточной Индии, были значительно сокращены, сведены в единый азиатский флот и перебазированы в Сингапур, a тихоокеанская эскадра была попросту и без всяких церемоний расформирована. Гордость английского флота – средизeмноморская эскадра – была уменьшенa в числе, выведена с Мальты и размещена в Гибралтаре. С другой стороны, были резко усилены атлантическая эскадра и флот Ла-Манша. Дело не ограничилось просто перераспределением имевшихся в наличии сил флота – Фишер начал безжалостное сокращение числа кораблей. Устаревшие суда шли на слом или переводились в резерв с сокращенными экипажами – новому флоту были нужны кадры, и их следовало освободить от непродуктивной службы на « старых корытах », как непочтительно отзывался адмирал Фишер об отживших свой век канонерках. Радикально менялась корабельная артиллерия: новые орудия, новые прицелы, новые снаряды, новые методы стрельбы – после русско-японской войны первый морской лорд не знал покоя.