Юрий Сушко - Друзья Высоцкого

Вначале власти не позволяли себе беспредела: избить, да еще при свидетелях, в 60-м такое было еще невозможно… Постепенно власти распоясывались и наглели все больше и больше… Стали исключать из институтов. И вот тут-то я порадовался, что я не комсомолец. Ведь как делалось? В первый день исключали из комсомола, на второй приходил полковник с военной кафедры и говорил: «Офицером Советской Армии изгнанный из комсомола быть не может». На третий – исключение из института…»

Первокурсником он женился на студентке МВТУ Наташе, которую знал еще со школы. Сразил с ходу, придя на первое свидание с отцовской трубкой в зубах. Когда через год у них родилась дочь Юлия, они втроем переселись на старую абдуловскую дачу в 50 километрах от Москвы. Юный отец гордился своим мужеством и героизмом: вскакивал в 5 утра, таскал воду, топил печку, собирал в чемодан пеленки и электричкой добирался до Москвы. Перед лекциями в Школе-студии забегал домой, замачивал пеленки, в перерыве между занятиями прибегал (благо училище было в двух шагах от родительского дома), стирал. А большого вечернего перерыва в самый раз хватало, чтобы погладить пеленки. Потом он складывал их в чемодан и возвращался на дачу… А там жена с упреками: «Ну что, нагулялся, отдохнул? А я тут целый день с ребенком…»

«Родители развелись, – рассказывала повзрослевшая Юлия, – когда мне было два года. Но у меня всегда был папа… Я не жила ни с мамой, ни с папой. Они были очень молоды, и каждый пытался устраивать свою личную жизнь. Меня забирала к себе мамина тетушка, которая не имела собственных детей… Но все мое воспитание – это мой отец!»

Укреплению уз молодой семейной пары вряд ли способствовали регулярные ночные посиделки Севиных друзей по «Маяку», «пламенных революционеров» Буковского, Ковшина, Делоне, Галанскова, которые избрали абдуловскую дачу в качестве «конспиративной квартиры», где можно было до рассвета обсуждать свои прожекты по переустройству общества.

«Однажды, – вспоминал Всеволод, – у меня был серьезный разговор с Володей Буковским, я сказал ему: «Я не революционер. Это не мой путь. Я не делаю подлостей, по мере сил помогаю хорошим людям. Я могу прийти на площадь, почитать мои любимые стихи, и мне плевать, что кто-то запретил их печатать. Но заниматься революционной деятельностью – это не мое призвание».

Никого из друзей-диссидентов Абдулов не предал. А когда в начале 70-х КГБ завел уголовное дело на Владимира Буковского и довел его до суда, Всеволод метался по Москве в поисках толкового адвоката, который отважился бы защищать обвиняемого. Просил он об этом, кстати, и Владимира Высоцкого. В конце концов «обменяли хулигана на Луиса Корвалана…».

В Школе-студии Абдулов чувствовал себя непринужденно и свободно. Свои театральные «университеты» он прошел давным-давно, еще школьником имел немалую актерскую практику, многие преподаватели были близкими приятелями родителей, бывали у них в гостях. Экзамены и зачеты по общеобразовательным дисциплинам Сева сдавал играючи. Пока однокашники еще размышляли о «сверхзадаче» простенького этюда, он уже уверенно и профессионально смотрелся на студийной сцене. Всеволод был легок в общении, со всеми ровен и доброжелателен, умел красиво ухаживать за девушками и стареющими актрисами, которые подрабатывали в училище на хлеб насущный. В общем, казался беззаботным баловнем, которому легко сходили с рук мелкие студенческие шалости. Среди сокурсников особо ярких индивидуальностей не наблюдалось. Разве что фактурно выделялся Борис Химичев да шустрый, подвижный Гена Корольков.

Неудивительно, что Всеволода тянуло к старшим, настоящим, во всяком случае уже дипломированным, актерам, во взрослые компании. Высоцкий, разумеется, тотчас познакомил его со своими друзьями с Большого Каретного. «Там, – вспоминал Абдулов, – была блестящая компания: Кочарян, Утевский, Макаров, Шукшин, – но им всем еще только предстояло состояться…» А в доме на Немировича-Данченко уже Высоцкий, по мнению Абдулова, «находил… то, к чему подсознательно стремился. Весь этот дом – легенда, сейчас он увешан мемориальными досками, а в те годы все эти люди были живы, встречались во дворе, запросто заглядывали друг к другу в гости. Когда Володя попал в театр Пушкина, там играла Фаина Раневская. Их тогда разделяла невероятная дистанция, а в этот дом она приходила запросто, как и он, и они общались на равных. Наконец, в нашем доме ему было просто хорошо…»

По окончании Школы-студии театральная карьера Владимира Высоцкого складывалась, мягко говоря, хуже некуда: постоянные конфликты в Пушкинском, временное пристанище в Театре миниатюр, неудачная попытка закрепиться в «Современнике», вынужденное возвращение в театр имени Пушкина… Потом, где-то в 1962–1963 году, затеплилась робкая надежда на создание нового театра, с идеей которого носился в то время его бывший однокурсник Геннадий Ялович и молодой режиссер Евгений Радомысленский. Основу составляли ребята с курса Высоцкого – Георгий Епифанцев, Валентин Никулин, Роман Вильдан, Елена Ситко, Мила Кулик, Валентин Буров, Карина Филиппова… Они служили в престижных московских театрах – МХАТе, «Современнике», имени Пушкина, однако реализация собственных надежд откладывалась на неопределенное время, и здоровые амбиции не позволяли им довольствоваться ролями второго плана. Позже к инициаторам присоединились Лев Круглый, Михаил Зимин, Сергей Десницкий, другие молодые актеры, в некоторых репетициях принимала участие и тогдашняя жена Высоцкого Людмила Абрамова. Органично вписался в творческую группу и Всеволод Абдулов. Несмотря на юный возраст и студенческий статус, он даже вошел в «ареопаг» – так называемый худсовет Московского молодежного театра, которого, по сути, еще не существовало. «Мы были невероятно увлечены, работали почти круглосуточно, и даже особо не задумывались – точнее, не осознавали, не хотели задумываться о том, что обстановка в стране начинает меняться в сторону некоторого ужесточения», – говорил Абдулов.

Впрочем, проблема, в общем-то, заключалась не столько в ужесточении общеполитической обстановки в стране, сколько в неопределенности, расплывчатости целей и задач зарождавшегося творческого коллектива. «Распались по собственной глупости, – бесхитростно объяснял Вильдан. – Радомысленский и Ялович начали спорить, кто будет главным. Делили шкуру неубитого медведя. Еще толком мы не оформились, а уже начались какие-то группировки. Сами себя на корню сгубили, хотя начинали очень хорошо». К репертуару они подходили достаточно строго – «Белая болезнь» Чапека, «Оглянись во гневе» Осборна… Позже Высоцкий привел в милицейский клуб, где квартировал новый театр, Василия Шукшина с его первыми драматургическими опытами. Правда, из этой затеи так ничего и не вышло.