Юрий Сушко - Друзья Высоцкого

Карякин раз и навсегда для себя уяснил и растолковывал другим: нет литературоведения – есть литература о литературе. Он терпеть не мог, когда его называли «литературоведом», отмахивался, говоря, что никакой он не «вед», а очень профессиональный читатель, самозабвенно влюбленный в книги: «Большинство-то «ведов» убеждено в том, что гении писали для того, чтобы они, искусствоведы, писали о них свои работы, а они, искусствоведы, якобы просто жрецы, имеющие право единственной интерпретации того, что они услышали, поняли. И главное состоит в том, чтобы отчасти довести это, сие, до «бессмысленной черни» и, так сказать, хотя бы отчасти просветить ее…»

Уже в начале нового, третьего, тысячелетия Карякин писал в своем переделкинском дневнике: «Моя библиотека, книги мои родные. Пришел ко мне технарь. А знаешь ли ты, что все это, – он обвел глазами всю библиотеку, – может быть размещено на двух-трех, а скоро и на одной дискете? Тогда подвел я его к окну: «А знаешь ли ты, что все это – лес, пастернаковское поле, озеро, кусты, небо… тоже может быть размещено в одной дискете? Так мне все эти корешки книжные, как этот лес, поле, небо…»

Потом, быть может, взглянув на посмертные томики Высоцкого, вспомнил свои прежние востороженные дифирамбы бесцензурному, непобедимому «магнитиздату» и понял, что все-таки десятки-сотни километров коричневых магнитофонных лент были слабым утешением для автора стихов о поэте Иисусе Христе…

У парадного входа московского ресторана «Баку» многочисленных гостей встречал чопорный, вышколенный метрдотель с черной хризантемой в петлице. Каждому посетителю он участливо задавал один и тот же вопрос:

– Вы на поминки к Параджанову?

– Да нет, – смущались люди, – мы, собственно, на банкет по поводу спектакля «Высоцкий»…

– Все правильно, проходите, пожалуйста, – еще более скорбел лицом мэтр.

Настороженно озираясь, гости толпились в вестибюле, вполголоса переговаривались. Откуда-то сбоку, словно из-за кулис, неожиданно возник Сергей Параджанов в каких-то немыслимых одеждах, держа в руках бокал красного вина: «Друзья!..»

Собравшиеся притихли.

– Все мы были свидетелями выдающегося события – гениального спектакля, посвященного памяти нашего дорогого Володи. И говорить об этом просто так, обыденно, за столом, не пристало. Поэтому я скажу все, что мне хотелось бы, вот отсюда… – Сергей Иосифович перешагнул через низкий бордюр фонтанчика, журчащего посреди вестибюля, и очутился в воде. Дамы ахнули, кто-то инстинктивно протянул Параджанову руку, чтобы помочь ему выбраться из мелкого бассейна. Но режиссер досадливо отмахнулся и продолжил «тронную» речь.

Он говорил о том, что здесь, вообще-то, должны быть поминки. Поминки по Владимиру Высоцкому, которого убивали при жизни, а теперь пытаются убить память о нем, закрывая любимовский спектакль… Это должны быть поминки и по Василию Шукшину, которого тоже убила власть. Поминки по нему самому, Сергею Параджанову, которого также убивают, лишая возможности работать. А бездействующий художник – это бездыханный труп…

От его смуглого лица мученика, обрамленного белоснежной библейской бородой, от глаз, полных ярости и огня, было не оторваться. А хриплый, клокочущий голос завораживал и заставлял слушать и безоглядно верить. Хотя стоящих вокруг Параджанова не было нужды убеждать в его правоте – все они были единомышленниками, в отличие от той публики, которая вчера принимала участие в так называемом общественном, но на самом деле закрытом, просмотре и обсуждении мемориального спектакля Театра на Таганке «Владимир Высоцкий».

Сергей Иосифович закончил свою поминально-крамольную речь и, конструируя нехитрую мизансцену, попросил всех подойти поближе к фонтану, чтобы сфотографироваться на память. А потом покинул бассейн, и, оставляя мокрые следы на мраморном полу, как поводырь, повел гостей в банкетный зал…

13 октября 1981 года на заседании художественного совета театра Юрий Петрович Любимов, рассказывая об очередной выволочке, учиненной «в верхах», разводил руками: «Ситуация очень плохая. Плохой она была и летом, в годовщину смерти Высоцкого. Делалось все это в непозволительных тонах… Я вынужден был заявить, что работать больше не буду. Я сделал это продуманно, серьезно – не в состоянии аффектации. В таких условиях я больше работать не могу и не буду – так я заявил вчера. Послезавтра… я соберу труппу театра и объявлю ей это. Начальству я заявил это официально. И не только им. Это люди маленькие, невоспитанные и бестактные, абсолютно некомпетентные. Я довел это до сведения высоких чинов, и теперь мы ждем решения…»

Тонко улавливавший конъюнктуру и «особенности политического момента», актер и режиссер Николай Губенко педалировал: «Мы имеем право сделать такой спектакль, потому что живем в государстве, где существует высокий эталон искренности и правды. Его дал нам Ленин и продолжает утверждать Леонид Ильич Брежнев…»

Готовясь к решающему сражению за «Высоцкого», опытный стратег и тактик Юрий Любимов собирал для публичного показа преданных друзей театра. Исподволь сочинялись коллективные письма, зондировались «инстанции». Непревзойденный мастер массовых зрелищ, «с буффонадой и стрельбой», Юрий Петрович понимал: нужен сильный ход, громкий скандал, шум, эпатаж, лишь бы не дать чиновникам возможности запретить, замолчать или заболтать эту принципиально важную для театра постановку.

Когда до Любимова докатились слухи о том, что в Москве инкогнито появился Сергей Параджанов, он поднял на ноги всех в надежде отыскать опального режиссера и завлечь его на просмотр. Юрий Петрович рассчитывал на непредсказуемость и неуправляемость Сергея Иосифовича.

Окольными путями удалось выяснить, что Параджанова в Москве укрывают его старинные приятели Катаняны, которые обставили его приезд со всеми предосторожностями, конспирировали. Режиссер-документалист, оператор и писатель Василий Катанян не забыл: «Любимов страшно искал Сережу… Юрий Петрович дозвонился к нам, попросив, чтобы Сережа приехал в театр, где намечался генеральный бой. За спектакль. А мы прятали Сережу. Ибо понимали: он страшно возбуждается на людях. Поэтому туда ему незачем ходить – нагородит такое, что головы не сносить… Инна отговаривала Сережу, она была очень против того, чтобы он шел на этот прогон: «Ты нужен для шумихи, для рекламы, нужно твое имя, нужна скандальность…»

Потом по просьбе Любимова Катанянам позвонила Алла Демидова, актриса, которой поклонялся Параджанов. Позже она сожалела, что «об этом сказали Параджанову. Он сразу же захотел прийти в театр…».