Юрий Сушко - Друзья Высоцкого

После 1917 года имущество Параджановых конфисковали. А здание дома терпимости превратили в штаб-квартиру городской ЧК. Но маленький Серго продолжал играть с пацанами в пристеночек полудрагоценными камнями… Когда ему не было еще и шести лет, отца арестовали. Потом Параджанов-старший еще не раз сиживал в тюрьме, однако никогда не отбывал полный срок. Его, как правило, отпускали раньше за примерное поведение. Сергей по этому поводу шутил, что отец, как передовой советский труженик, выполнял свои пятилетки в 4 года.

Затевая постановку автобиографического фильма «Исповедь», Сергей Иосифович Параджанов ясно видел исполнителей главных ролей своей картины: Софико Чиаурели должна была играть маму нашего героя, а Армен Джигарханян отца.

Сценарий этой картины сложился из цепочки воспоминаний, рассказывал Параджанов, которые проснулись в моей памяти пред закрытыми воротами кладбища… Он начинал сочинять его в больнице еще в 1964-м, когда, умирая от двустороннего воспаления легких, просил врача продлить жизнь хотя бы на шесть дней. «В нем речь идет о моем детстве, – говорил он. – Когда Тбилиси разросся, старые кладбища стали частью города. И тогда наше светлое, ясное, солнечное правительство решило убрать кладбища и сделать на них парки культуры. То есть деревья, аллеи оставить, а могилы, надгробия убрать. Приезжают бульдозеры и уничтожают кладбище. Тогда ко мне в дом приходят духи, мои предки, потому что они стали бездомными. Дед и бабка, женщина, которая сшила мне первую рубашку, мужчина, который первый искупал меня в турецкой бане… Мои предки – деды, прадеды и прабабки – приходят ко мне в дом, лишенные жилья – своих могил. Они просят, чтобы я впустил их в дом, а я не могу этого сделать, ведь надо сообщать в милицию, когда у тебя непрописанные ночуют… В конце я умираю у них на руках, и мои предки меня хоронят…»

Он называл «Исповедь» кардиограммой своего детства и судьбы. Одна из новелл должна была называться «История бабушкиной шубы»: «У моей бабушки была шуба. При большевиках бабушкину шубу прятали от НКВД, потому что шуба была настоящая, французская, из щипаного котика. Во время нэпа дедушка купил ее у хозяина табачной фабрики. При Советской власти бабушка надевала ее два раза. Первый раз это случилось однажды ночью, когда пошел снег. Дедушка разбудил ее, говорит: «Встань, надень шубу – смотри, какой снег идет!» Бабушка встала, надела шубу на ночную рубашку и простояла в ней на пороге, обнявшись с дедом, всю ночь. Так помню это: утро, бабушка стоит на пороге в мокрой шубе… А второй раз она надела шубу на похороны дедушки. Он умер в августе. Соседи сказали ей: «Надень шубу». Окружили ее, смотрели на шубу, смотрели на деда в гробу и хором плакали…»

А еще ему хотелось воссоздать обыски, которые производились в доме: «Все детство я вынужден был глотать украшения матери, фамильные драгоценности, чтобы спасти их от конфискации. После обыска меня сажали на горшок… Хочу вспомнить своих друзей, начало войны, проследить, как метафора пришла в мою жизнь, как пришло в нее искусство, как оставили меня привидения… Я очень спешу сделать этот фильм…»

Не успел. Может быть, в том было провидение. Ведь Параджанов сам говорил, что талант перестает быть талантом, когда его можно сформулировать.

Среднюю школу Сергей закончил в 1942 году с двумя «пятерками» – по естествознанию и рисованию. Точные науки еле вытянул на троечки, но он все же решил поступать в институт инженеров железнодорожного транспорта. Отучился год. Позже он говорил: «Страшно подумать, сколько было бы крушений, окончи я его…» Уйдя из железнодорожного, Сергей учился одновременно на вокальном факультете Тбилисской консерватории и в хореографическом училище при оперном театре. После войны перевелся в Московскую консерваторию в класс профессора Нины Дорлиак, но в 1946-м ушел на режиссерский факультет ВГИК. Его мастером стал известный украинский режиссер Игорь Савченко, последний фильм которого «Тарас Шевченко» после смерти учителя доводили до экрана его лучшие ученики Александр Алов и Владимир Наумов, Юрий Озеров, Марлен Хуциев, Сергей Параджанов… Их, толком еще не умевших плавать, как кутят, швырнули в киноомут, – и они выплыли, обнаружив и характер, и талант. Когда Савченко не стало, их курс взял другой знаменитый кинорежиссер с Украины – Александр Петрович Довженко.

Со своей первой женой красавицей-татаркой, уроженкой Молдавии Нигяр Керимовой Сергей познакомился, будучи студентом. Родственники девушки, узнав о ее скоропалительном замужестве, прокляли ее. В Москву приехали братья и потребовали калым от Параджанова. Сергей обратился за помощью к родным, но отец проигнорировал просьбу сына. Когда Нигяр отказалась оставить молодого мужа и вернуться на родину, братья сбросили ее под колеса пригородной электрички.

Можно представить себе, с каким черным сердцем в те дни Параджанов снимал на киевской киностудии свою дипломную короткометражку по мотивам молдавского фольклора «Андриеш».

После ВГИКа ни в Москве, ни в Тбилиси Параджанова никто не ждал. По совету Довженко он остался в Киеве, где ему предложили работу на местной студии. Тем более в этом городе жила прекрасная женщина Светлана, которая стала женщиной его жизни с той минуты, когда он увидел ее в ложе Киевского оперного театра. Юная 17-летняя красавица даже потеряла сознание, ощутив восхищенный, страстный взгляд. Он вскоре женился на ней, и она подарила ему белокурого сына Сурена.

На студии дела шли так себе. После молдавской сказки было еще три картины, которые на студии сочли проходными, а друзья назвали чудовищными.

Натура абсолютно артистичная, Параджанов в юности мечтал сыграть Лермонтова. Но кинорежиссер Григорий Рошаль увидел в нем поразительное сходство с молодым Карлом Марксом. Подбирая актеров для своего фильма, он вызвал Сергея на съемки в Москву. Убеждал: «У нас к роли Маркса будет принципиально иной драматургический подход, понимаешь? Никакой иконы! Веселый, умный человек, весь земной, из мяса и крови, с бурлящей энергией в жилах! Ты понимаешь, Сережа, что это такое?!.» Параджанов послушно кивал: «Да, понимаю, это – Ленинская премия». Старый режиссер смущался: «Ну, что ты, заранее так не говорят, не принято. Но, разумеется, фильм не останется незамеченным, а уж исполнитель главной роли…»

На пробах Рошаль дал исполнителю полную волю: «Ты же сам режиссер! Сочини мизансцену. Вот тебе гусиное перо, стол, керосиновая лампа, тетрадь. Пиши, размышляй, делай что хочешь!» – «А с юмором можно?» – «Именно с юмором, молодец, все правильно понял! Ну, начали!..»

…Параджанов-Маркс склонился над тетрадью. Рука с пером медленно выводит: «Пролетарии всех стран…» Он задумывается: всех ли? Да, именно всех! Всех, всех, ошибки быть не может! Хотя… Что-то тревожит молодого мыслителя. Пером он ожесточенно почесывает бороду. Надолго задумывается. «Пролетарии всех стран…» Что же им делать, этим пролетариям? Что?! Может быть, может… объединяться?.. Теперь зудит уже другая щека. Но наступает минута озарения. Да, только объединяться! «Маркс» отбрасывает перо, пальцами свирепо вычесывает что-то из бороды в распахнутую тетрадь и начинает давить это – пальцами, пальцами, пальцами! Страницами!..