Борис Стомахин - Буреполомский дневник

Унылое, занудное, мучительное, постылое существование. Проблема связи, особенно если не удается связаться день и больше, сидит в моем мозгу как раскаленный гвоздь, отвлекая внимание от остального. Приходится хитрить, вынюхивать, настороженно прислушиваться и всматриваться, чтобы иметь возможность хотя бы 5 минут в день поговорить с матерью.

15–55

Вот сейчас, пока писал, она все же дозвонилась, – вся в ужасе и в истерике: от того, что набрал и попросил перезвонить не я, а чужой голос, ей вдруг стало казаться, что со мной что–то случилось, а то и вообще я умер... Истерика...

Так вот, о чем бишь это я? Тоска и маета здесь сидеть, но об этом я уже писал не раз. Веселее, увы, не становится. Пройдет зима, потом весна, потом лето, потом будет опять зима, – а я все буду здесь и здесь. А из политических новостей: оказывается, наконец–то (с 3–го раза) отпустили по УДО Буданова, палача чеченцев. Из 10 лет срока он оставил по УДО всего год, – что ж тогда говорить обо мне?..

В проходняке обстановка на удивление спокойная, фактически нормальная. Новый блатной сосед–малолетка, как я понял из разных недомолвок, вроде как потерял свою репутацию в местных блатных кругах, после чего и был из престижного дальнего конца секции под благовидным предлогом (место его после 55 дней в ШИЗО оказалось уже занято) сослан сюда, к нам. После почти полутора лет совместного проживания в одном бараке он наконец–то поинтересовался, по каким статьям я сижу, а также сколько мне лет, и в ответ на мое сообщение, что скоро (в этом году) будет 35, порадовал, что выгляжу я на “полтинник”.

4.1.09. 16–52

Мать накаркала–таки мне вчера насчет того, что будто бы мне плохо, и под вечер, уже после разговора с ней, мне действительно стало плохо. Съеденные в столовке обед и ужин, плюс немного еды, съеденной в бараке, встали в желудке тяжелым комом, и ни туда, ни сюда. Я думал, к 8 часам переварится, – какое там! Поэтому ужинать я не стал, попил только чаю с печеньем, но и оно застряло где–то там же. Еле живой, на подгибающихся ногах, я еще смог выйти на вечернюю проверку, в лютую стужу, а потом, когда вернулся, быстро разделся и лег, – через некоторое время началась рвота! Что–то булькнуло у меня в горле, я, догадавшись, встал и пошел в туалет. И – рвота пошла фонтанами, как не было у меня, наверное, со школьных лет. 3 фонтана, и наступило вроде бы облегчение, но я заметил, что внутри осталось еще содержимое желудка. Пошел, лег. Все равно плохо, тяжело, не могу расслабиться и спокойно заснуть. Через часа 2, уже после 12–ти, едва дождавшись, когда “мусора” с обходом уйдут (даже не помню, заходили ли они к нам), пошел опять в туалет, и фонтаны рвоты пошли снова. На этот раз ее было еще больше, раз на 5 или 6 хватило... Пошел, лег опять с чувством на этот раз действительно облегчения в желудке. Но все равно эта ночь была абсолютно кошмарной. Из–за мороза на улице и своего болезненного состояния (явная и очевидная температура) я никак не мог согреться, особенно ступни ног были совершенно ледяные, как будто я лежал прямо на улице. К тому же их то и дело сводило – обе, но на больной ноге, конечно, чаще. Плюс, как всегда, адская боль в пояснице – ни лечь, ни встать, ни перевернуться. Плюс – жутко пересохло во рту, а за бутылкой с водой пришлось тянуться очень далеко, вылезая из–под одеяла на холод. Плюс – поскольку все съеденное из меня успешно вырвалось, то ближе к концу ночи начался жуткий, до тошноты, голод и вместе в ним – сильная слабость. На ощупь я нашарил в висящей над головой сумке кусок хлеба, съел от него немного и опять запил водой. Ночь тянулась долго, как никогда не тянется, когда ты здоров, и я уж думал, что весь отряд коллективно проспал подъем на час–другой...

Утром, еле двигаясь от слабости, пошел–таки в столовку, взял там хлеб и съел дома с крепким чаем, – хлеб вместо сухарей, которые с чаем рекомендовала, помню, еще бабушка. Целый день хожу в столовую и на проверки, но как возвращаюсь в барак – несомненная температура, озноб и т.д. Рвоты уже нет, но понос (одна вода) остался, держится вот уже сутки, и это очень неприятно. Не знаю, ужинать ли сегодня, или опять ограничиться чаем. Не встанет ли вся еда опять комом в желудке? От температуры то и дело слегка кружится голова.

5.1.09. 9–39

Есть понятие “низы общества”, а есть – “отбросы общества”, социальное дно, ниже любых низов. Вот эти, которых собрали здесь, 99% из них – это именно отбросы, нечисть, шваль и отребье, не представляющее собой никакой ценности, а приносящее только вред нормальным людям своим воровством, грабежами, угонами и т.п. Ergo: их надо уничтожать. При поимке на месте грабежа или кражи право на жизнь на них не распространяется. А как еще привить уважение к собственности этому народу лихих воров–разбойничков? “Россия – левая страна”, как сказал Зюганов, и этот диагноз предполагает только один метод лечения: все их предрассудки – через колено!

А температура вчера вечером неожиданно прошла после разговора с матерью и того, как я, сняв все куртки и пр., полежал некоторое время в одной рубашке. Лоб покрылся холодным потом, и до ночи оставалась еще некоторая слабость, но сегодня с утра все уже нормально. Уходит болезнь, сиюминутные мучительные ощущения – и снова возвращаются в память глобальные, общие: еще 2 года здесь сидеть, в этой жопе, а точнее – сегодня ровно 2 года и 2 с половиной месяца.

12–28

Смертельная схватка приличных, цивилизованных людей с мразью и швалью, с подонками и агрессивно–уравнительным завистливым отребьем – вот суть нашей истории, нашей борьбы, и будущее зависит от исхода этой схватки. Об этом писал в 70–е Буковский, а в наши уже дни – Нестеренко. И именно об этом.

Страницы книг листая / И слушая эфир,

Мы чуем запах стаи, / Заполонившей мир...

6.1.09. 16–25

Проклятый желудок замучил меня настолько, что уже окончательно не мил стал и весь белый свет. После прекращения рвоты основной проблемой стал понос (вода), сперва мною едва замеченный, а сегодня – еще и боли в животе. Ужас!.. Есть не хочется совершенно, а на столовскую пищу я не могу даже смотреть. Но постоянно хочется пить – видимо, потому, что происходит обезвоживание организма. И как быстро! – вот бы за утро перед короткой свиданкой так... Сил нет, тоска, слабость, пустота и сознание полной, полной бессмысленности всего. Хорошо еще, что кризис этой желудочно–кишечный проблемы, видимо, был где–то вчера к вечеру, а сегодня – уже полегче, особенно вот сейчас. Иногда кажется, что все уже позади, но каждый раз вскоре эта непонятная и непонятно откуда вылезшая болезнь дает о себе знать.

Морозы стоят все более безумные. С утра, когда шли на завтрак, тот тип посмотрел, – 24 градуса! Пальцы правой руки, которой я держу палку, без перчаток быстренько отмерзают. Но перчатки доставать и надевать мне очень не хочется: палка, шапка, да еще перчатки – всех этих лишних предметов будет уже слишком много в столовой, где надо все снимать и куда–то класть, или на улице, когда вдруг понадобится что–нибудь почесать, вытереть глаза или, скажем, оттянуть вниз куртку и все, что под ней... Но если холода еще усилятся, то перчатки придется–таки доставать, как было и в прошлом январе.