Борис Стомахин - Буреполомский дневник

Со связью по–прежнему полные кранты. Нечисть, пользующаяся моей “симкой”, дольше 3–5 минут говорить ни с кем не дает, торопит и требует денег на оплату телефона. Приходится пользоваться в 8 утра (неудобное время) запасным вариантом, если только он не спит. Дозвонившаяся сегодня к вечеру Е.С. сообщила, что сегодня, несколько раньше, она говорила обо мне в прямом эфире радио “Свобода”.

28.12.08. 11–23

Тоска такая невыносимая, что буквально сжимается сердце. 2 полных года жизни еще в этом ужасе... С матерью связаться утром опять не удалось, и, вернее всего, до завтра, когда она уже будет здесь. Один блатной хмырь пошел на короткую свиданку сегодня – и оттуда (по телефону) информация, что народу очень много (завтра будет еще больше?) и что, поскольку очень много передач, свиданщица отказывается их принимать. Это что–то новенькое!.. А если завтра не примут у матери и мою передачу???...

А в том году в эти дни на короткой свиданке был шмон с раздеванием догола, – специальный, издевательский. Никогда не забуду, – за 3 года это был день самого острого, максимального унижения. Будет ли что–то подобное завтра?..

Будь он проклят, этот ваш Новый год...

29.12.08. 17–35

Прошла короткая свиданка с матерью и Мишей Агафоновым. Без происшествий она, как всегда, не обошлась. Часа за полтора до конца ее один парень изнутри нашего “загона” через единственную маленькую дырочку в перегородке, под самым потолком, выбросил что–то (не знаю уж, что) наружу, а его жена побежала подбирать. Суки–свиданщицы, 2 шт., которых в тот момент в зале не было, услышали, видимо, ее шаги и прискакали с криками: “Вы что тут бегаете?!” и т.п. Поорав немножко, эти твари вдруг вырубили переговорные трубки, и тем самым свидание было оборвано. Нам двоим, выходившим последними, несказанно повезло: выйдя на вахту, мы, по инициативе этого 2–го парня, просто взяли – и пошли “домой” (в бараки), никого не спрашивая, можно ли, и не дожидаясь никаких “общественников”. Те же, кто уходил раньше нас, а также и парень, выходивший втроем с нами, но ушедший первым, – оказывается, подверглись полному шмону с раздеванием, прямо как год назад! Хотя обычно шмон с раздеванием после коротких свиданок тут не практикуется, если только по самодурству начальства. Шедший вместе с нами налетел, как он потом рассказывал, на Степышева, и был этим недочеловеком обыскан лично.

Но главная мерзость этого свидания состояла в другом, крайне неприятном сюрпризе. Все распечатки, что не удалось передать в тот раз, плюс пресса и несколько книг, – все это свиданщица без колебаний забрала, сказав, что это пойдет через Демина, т.е. оперчасть. Тогда как распечатки Демину вообще видеть абсолютно ни к чему; книги же и прессу – он отдаст неведомо через сколько месяцев, если отдаст вообще; к тому же, при тотальной власти шимпанзе и прочей блатной мрази лишние посещения штаба мне абсолютно ни к чему. К отряднику, и то не давали ходить спокойно...

Короче, на январь я остался без свежей прессы и без книг. Книги есть еще непрочитанные тут, в бараке, под матрасом, так что не беда, продержусь как–нибудь. Пресса – ладно, бог с нею тоже, все равно после новогоднего паралича на 10 дней вся эта прошлогодняя политика будет выглядеть уже устаревшей... Но если такой режим они установят и будут держать все 2 оставшихся года, – деградация, которой я больше всего боюсь и с ужасом ощущаю, еще больше усилится и станет, пожалуй, необратимой. В этой дикой среде, среди одноклеточных простейших, живущих куревом и чаем, вне своей профессиональной среды, да еще без всякой информации о жизни движения и о происходящем в стране (кроме 1–го канала ТВ), – пожалуй, можно и впрямь сойти с ума...

Миша Агафонов, с которым мы долго и хорошо говорили, и он рассказывал много интересного, – упорно не советовал мне ничего отсюда писать, аргументируя в т.ч. и тем, что здесь я вне информационных потоков и не могу должным образом реагировать на происходящие события, питаюсь крохами информации. Да уж, теперь – точно вне... Но зато, подумал я уже после свидания, я здесь нахожусь в мощном потоке пропаганды, обеспечиваемом телевидением. Какие–то большие мировые события, которые никак не объедешь (типа независимости Косова или русской агрессии в Грузии), это ТВ все же не может не показать – и этого мне хватит, чтобы их комментировать, чтобы, в сущности, просто высказывать свое отношение к ним. Пришла опять, в который уж раз, и мысль подписаться на тот же “The New Times”, и вот это как раз то, чем очень реально и ощутимо могла бы помочь Е.С. (по словам Миши, она очень сожалеет, что между нами как бы “пробежала черная кошка”, и хотела бы примирения. М.б., с этим она и дозванивалась мне пару раз в последние дни, – правда, оба раза говорили мы всего лишь считанные минуты, – когда мне дозвониться из–за испорченного телефона было уже практически невозможно). Если только по подписке получать 4 номера журнала в месяц не надо будет тоже через Демина.

...Шел сейчас с ужина по нашему “продолу” мимо бараков, и навстречу мне попался мой алкаш–сосед с палкой. И от этой встречи почему–то вдруг так ясно всплыло в сознании: эта прямая дорога с утоптанным белым снегом в свете фонарей “запретки”; и заборы бараков с распахнутыми калитками; и выходящие на дорогу большими деревянными пристройками торцы бараков, отдаленно напоминающие избы; и этот зимний вечер, и, опять же, снег, и попадающиеся навстречу прохожие... Господи, да ведь это – деревенская улица, типично деревенская, сельская, эти деревянные 2–хэтажные пристройки, и калитки, и фонари, и снег... Уютная такая, добрая, мирная сельская улица!.. Пригрезится же такое... И кто бы мог, глядя на эту добрую новогоднюю картинку, представить, сколько за всем этим боли, и горя, и ненависти, и слез, – в частности, моих... И как будет потом оно вспоминаться, все это, и этот добрый вечерний пейзаж на заснеженной сельской улице? Вспоминается только Буковский: “Может ли быть ностальгия по сумасшедшему дому, тоска по тюрьме?”...

30.12.08. 15–55

Он тянется, тянется, тянется бесконечно, этот бесконечный, длинный, бессмысленный день. Предновогодний. Тоска на душе страшная, совершенно невыносимая, несовместимая с жизнью. Зачем я, в самом деле, и родился–то на свет?.. Как глупо все получилось... Сидеть вот теперь здесь еще 2 года с лишним, 810 дней... Зачем? Кому это нужно? “Не спрашивай, зачем, не спрашивай, когда. Сидишь – сиди, не предавайся горю...” Но тоска все усиливается, и с причинами, и без... Главная причина – это, конечно, полное отсутствие связи. Запасной вариант, сука, по утрам дрыхнет; зайти днем – шныряют постоянно “мусора” туда–сюда, вот как раз сейчас, когда шли на обед и обратно, а я после обеда как раз уже собирался зайти. Попробую сейчас, после ужина. Хотя это большой риск, и очень неприятно и глупо будет влипнуть тут опять из–за этого, как в сентябре... Но выхода нет, делать нечего, – попробую. А тут, в самом бараке, все настолько безнадежно и глухо, – некого и не о чем даже спрашивать. Эта новая тварь, с которой я, дурак, поторопился связаться, кормит только одними обещаниями при редких разговорах, а подходить и что–то просить я даже не хочу – и противно до тошноты, и ответ известен заранее. Сижу тут как на телефонном узле, посреди кучи подонков, болтающих круглосуточно со своими бабами, без возможности хоть на 10 минут позвонить матери. Грустная (или злая?) ирония судьбы... Что ж, видимо, я это заслужил. Не то, что вся жизнь была цепью сплошных ошибок, но главной, изначальной ошибкой было само рождение. Трагическая ошибка природы, исправить которую мне, увы, до сих пор не хватает духу...