Борис Стомахин - Буреполомский дневник

1196 дней осталось, 157–я неделя идёт моего заключения. Не вырваться мне отсюда. Тоска...

20.3.08. 22–15

Подонки, ей–богу! Народ подонков и рабов, – здесь это видно очень хорошо. А Е. С. ещё советует делать окружающим как можно больше добра. Делал: раздавал тут нуждающимся, из тех, что поприличнее и не такие наглые, сигареты (тут вечная проблема с куревом). Доставал, когда подходили просить, прямо у них на глазах, из сумки, висящей над изголовьем шконки, не прятал, не скрывал, откуда беру. Так вот, – прихожу сейчас с вечерней проверки – а этот пакет висит, явно вывернутый со своего места, явно лазили в него и на место не потрудились заправить. Заглядываю внутрь, – точно, одного пакета с сигаретами (всего их было 2) уже нет! То есть, это мог сделать только тот, при ком я их доставал, тот, кто точно знал, где они лежат. Им делаешь добро, а эта мразь потом как ни в чём не бывало у тебя же и ворует...

21.3.08. 10–54

Всё, кончилась лафа – в баню поодиночке больше не пускают! Пошли было вдвоём с Сапогом в половине десятого, – но не пропускает СДиПовский "нулевой пост" у бараков. Завхоз вчера составил и подписал у Макаревича список на "свободный ход" по зоне; а когда я, узнав об этом, зашёл к завхозу, – 5 минут, как вернулся мой сосед, занесённый в список, и рассказал, – так завхоз уже говорит, что список успел отдать. Врал, скотина! – это ясно, хотя ничего плохого я ему не сделал. Напиши, говорит, заявление и дойди до Макаревича. Так что пришлось с этого "поста" переться назад в барак, – хорошо, что, как вернулись, один из "общественников" повёл кого–то куда–то, и к нему пристроились сразу несколько человек – в баню. А то бы – как обычно: ни встать, ни сесть, ни раздеться...

А с какой мразью и падалью приходится жить в одном бараке, под одной крышей, – просто не описать словами. Прихожу сейчас из бани, собираюсь вешать сырые полотенца сушить, – на раме верхнего яруса шконки у меня натянуто было для этого 2 "верёвки" из толстой капроновой нити, очень здесь ценимой. Просто не из чего было в тот момент верёвку сделать, кроме этой "капронки". Так вот, оказывается, одной нитки уже нет – перетёрли и оторвали, остались только те кусочки, что с двух сторон были привязаны к раме шконки, со следами перетирания на них...

Воруют нитки, сигареты, воруют в каптёрке вообще что угодно из баулов (10 блоков сигарет и новые спортивные штаны у меня. Да, ещё ведь и 2 простыни в фабричной упаковке!) и т. д. и т. п. Подонки и мразь. Вот он, хвалёный русский народ–богоносец, – только напиться да стибрить, где что плохо лежит. Неисправимая никакими "реформами" генетическая мразь.

Солнце. Весна. Тоска. Сегодня ровно 2 года, как арестовали. Как раз где–то в это время, в 11 утра или чуть позже, они в тот день и пришли. Точнее, сперва пришёл один... Осталось ровно 3 года сидеть, и деваться некуда. Только яростные, беспощадные планы мести вынашивать этой проклятой стране, и молить Судьбу, чтобы когда–нибудь хоть малую часть их удалось привести в исполнение...

23.3.08. 8–40

Опять весна на белом свете... Дикая тоска. 3 года ещё сидеть, – и не всегда, не в каждый час каждого дня эта мысль присутствует в сознании, понимается ясно и отчётливо. А когда вспоминаешь, когда вдруг открываются глаза и приходит это вот ясное понимание – тогда охватывает тоска...

И по Ленке моей тоскую я опять, опять всплыло во мне это томящее, безнадёжное, горькое чувство, эта боль безысходности... По Ленке, по зайцу моему пушистому, любимому, ненаглядному моему зайчику... Всё время вспоминается почему–то, как я ходил к ней – и из дома, и от метро "Бибирево", по Плещеева, всё до того же перекрёстка; и пройти этот путь – как будто целую жизнь прожить, столько там шагов, мыслей, автобусных остановок; и та памятная лестница возле "Зари"; и сугробы, моря талого снега весной в конце Плещеева, на том же перекрёстке, там, где летом газоны (целые луга) с травой... Столько всего вспоминается, – как–никак, 4 года я ходил этими дорогами, почти каждый день ходил... Горькое, щемящее, тоскливое чувство, что больше этого уже не будет никогда; что мечта вернуться туда – на эти улицы, ступеньки, дворы, под это хмурое небо, в эти навсегда прошедшие, канувшие дни, – абсолютно недостижима, и только в памяти будет саднить ещё долго от этих всплывающих не вовремя, нечеловечески ярких и реальных картинок. Как будто замедленные кадры – из фильма о собственной прошлой жизни. Потерянный рай, в который, как устроено в этой жизни, уже нет возврата...

11–35

Маленькие радости здесь, впрочем, тоже бывают. Ребята собрались во 2–ю годовщину моего ареста, провели на Лубянке пикет на эту тему. Да ещё и дозвонились мне прямо оттуда, удалось поговорить сразу с 4–мя или 5–ю людьми. И, кстати, из этих разговоров случайно (!) вдруг выяснилось, что дошло одно из моих "нелегальных" писем – с текстом про Косово. Обещают даже опубликовать где–то в апреле, – хотя я, как всегда, сильно в этом сомневаюсь. Дошло–то оно дошло, это радость, конечно, – но до сих пор не дошёл отправленный Е. С. вместе с этим письмом кусок дневника. Если пропал – будет жаль, конечно, хотя теперь можно быть уверенным, что его как минимум отправили. А 2–й канал, который и найдён–то был не мной, а мне как бы вскользь предложен, – видимо, оказался провокацией, те 2 письма так и не дошли до сих пор. Счастье ещё, что там не было ничего невосстановимого.

Да, а накануне, 20–го, пришло наконец–то письмо из Латвии, от одного из моих читателей в "ДДД". Почему "наконец–то"? Потому что сколько раз я их вспоминал за 2 года, и написать ещё летом 2006 года просил по электронной почте, и адрес давал, – всё тщетно! А тут письмо, да ещё в таких хвалебных выражениях составленное, с такими словами о признании и восхищении мною, что обалдеть просто!..

24.3.08. 6–22

Как и всегда, по понедельникам, пришлось выйти на зарядку (сейчас только что закончившуюся). "Макар на продоле!!!" (Макаревич), "Наш отрядник на продоле!!!" – истошные крики и топот множества бегущих (к выходу) ног... На улице за ночь выпала куча снегу, тропинки по двору уже протоптаны, но всё равно – в тапочках и носках на таком снегу некомфортно, но так и выходит большинство (а мне вообще эти проклятые ботинки одевать и шнуровать, – как раз до конца зарядки...). Никто, разумеется, "упражнений" под музыку, играющую из динамика, не делает, все просто стоят толпой. Уже не холодно, и выйти, в общем–то, не трудно, – но если б кто знал, до чего это унизительно – срываться и выбегать скорей, заслышав о какой–то мрази, которой морду набить и ногами по почкам отпинать – самое то было бы по их заслугам, характеру и профессиональным привычкам ("командовать привык толпой рабов – и сгинул..."). А в результате – отрядник дошёл до нас только к концу зарядки, к 11–му упражнению, "контролёры ушли с продола", до нас вообще не дойдя, а "Макар" где–то на 12–м или на 5–м и до нас, может быть, ещё дойдёт, но попозже – минут через 10, через 20, или ещё позже, и проверять... Нет, пока писал – стрёмщик крикнул сей момент, вот только что: "Макаревич ушёл с продола!". Унижение, стыд и позор, и неохота жить...