Борис Стомахин - Буреполомский дневник

25.3.08. 9–05

Вот сейчас на длительную свиданку... Не звонят что–то, не зовут. Сижу и нервничаю, как всегда. Ещё не поздно, ещё могут позвонить – но нервы всё равно не унять... Поехали мать и Женя Фрумкин. Е. С. вчера проводила их (точнее, Женю) на поезд. Должно быть всё нормально. Крушений поездов, судя по утренним новостям, вроде не было. Сижу, учу ещё раз свои старые тюремные стихи, – чтобы отдать их матери, если всё ОК будет с ручкой и бумагой, – и всё равно в душе нервничаю, не могу успокоиться... Скорей бы уж!..

28.3.08. 8–55

Ну вот и прошло оно, очередное длительное свидание. Была и ругань, и нежность, и волнение, и торжество... Меня выдернули из барака и завели на свиданку последним, почти в 12 дня, когда всех остальных уже развели по комнатам. Я смог легко и непринуждённо пронести и отдать матери все тексты, какие хотел. Даже не ожидал такой лёгкости. Плюс написал ещё там целую тетрадь стихов. Большой поллитровый "бокал", привезённый мне для питья чая ещё месяц назад, вроде бы разрешённый Милютиным и валявшийся с тех пор где–то по начальственным кабинетам, увы, вернули назад, – разрешение, оказывается, было дано непонятно на что, он думал, что там 2 маленьких чашки, а не 1 большая. Я хотел было подсунуть его незаметно в баул, когда сдавали передачу, но эти твари контролёрши, принимавшие её (точнее, одна из контролёрш), заметила и вернула его. Так и придётся пить чай из неудобного маленького стаканчика.

А в общем–то – тоска, конечно. Как будто выходишь или входишь в дверь дома свиданий – и попадаешь в другую реальность, в другой мир. В одном – мать с её заботой и любовью, приветы от друзей и пр.; в другом – бессмысленные и злобные существа, абсолютно тебе чужие, среди которых и по укладу которых ты вынужден, приспосабливаясь, жить месяцы и годы. Жестокая, нелепая жизнь, проходящие впустую дни, месяцы, годы, нелепое и бессмысленное существование. А где–то есть дом, и знакомый двор, и вид из окна, родной до боли, – и когда приезжает мать, всё это, родное и до поры забытое, словно обрушивается на тебя водопадом, и ты чувствуешь себя вроде уже почти дома, а потом вспоминаешь, что уже завтра тебе опять возвращаться в ненавистный барак – как на другую планету, стоит только открыть дверь и пройти несколько метров...

В общем, горькую радость, надежду и тоску порождают эти встречи, эти свидания. Ждёшь их, ждёшь, считаешь дни, – а оно пролетает мгновенно, утекает, как сквозь пальцы вода. Мать прощально машет мне рукой из открытой двери здания свиданий, я машу ей от вахты. Остаётся в душе только грусть и тоска о бессмысленно проходящей жизни...

11–15

Вот уже и баня прошла, а я всё никак не могу успокоиться с утра. Мать уезжает домой, а я остаюсь здесь... Вроде не было у меня такой тоски после длительных свиданий ни в октябре того года, ни в январе этого. А тут вдруг как переклинило... Почему? Сам не знаю. Может быть, это весна так действует, – яркое солнце, почти сошедший снег (кроме газонов, где за зиму скопились сугробы), ручьи талой воды и жирная грязь на всех дорогах и тропинках зоны. Через три дня апрель. Это лучшее время года. Третий раз уже я проведу его в неволе, – первый раз была "Матросская тишина" в 2006–м, потом – 509–я хата "пятёрки" в 2007–м, а вот сейчас – зона... Пусть тут видно небо и полной грудью вдыхаешь весенний воздух и свежесть, – но радости нет. Нет того огромного душевного подъёма, который всегда бывал в конце марта и в апреле, на фоне ручьёв и грязи. Вспоминается 17 апреля 1982 (или 1983–го?) года – мы с матерью идём в школу, ещё 655–ю, а тротуары уже просохли, и на деревьях уже молоденькая зелёная листва. Или март 1999 – тот вечер, когда я дождался–таки (или кто–то позвал, не помню) Машу с её тогдашней работы, она вышла на крыльцо, мы коротко поговорили – и вот я уже, счастливый, шагаю по красногорским дворам, сквозь непролазную грязь, к станции... К чему все эти воспоминания? Тогда тоже было тяжело (собственно, легко–то никогда и не было), но была радость, было солнце, была удача этого, текущего момента (в 99–м) и надежда на лучшее будущее. А здесь? Лучшее будущее будет только через три года, – нет, sorry, и этот срок вот уже на целую неделю уменьшился. Через 2 года, 11 месяцев и 3 недели я освобожусь отсюда, – тоже весной, и вот это–то и будет настоящая радость, главная в жизни, самая яркая весна, – ярче, наверное, чем даже та, 1997 года, когда мы гуляли с Динкой по весенним лужам, а потом так нелепо и так жестоко всё кончилось... Это и будет счастье, да, – уезжать по этим весенним лужам и рассветной свежести отсюда, из опостылевшего, проклятого Буреполома. Хотя, конечно, это всё эмоции, а по здравом размышлении – ничего хорошего не ждёт и на воле, кроме пустоты вокруг, и в душе, и общей неудовлетворённости жизнью...

А пока что – хочется просто домой, но нет выхода, и снова ты здесь, в мерзком бараке, среди мерзких тварей и их наглых ухмылок, хамства и мата, злобы и бесконечных перебранок и драк... Хочется домой, и нет уже сил здесь сидеть. Нет, конечно, сломить ИМ меня не удастся никогда, я так и написал этому латышу, Гедроицсу, и ни о чём я не жалею, и мечтаю только об одном – бить их, стрелять, жечь и взрывать, – само это государство, все его учреждения и всех, кто ему служит. Есть вещи, которые можно смыть только и исключительно кровью, больше ничем. Позор 5–летнего заключения в лагере, среди уголовного отребья, позор этого плена, рабства и безмерного, глобального, чудовищного унижения моей души, затоптанной их грязными сапогами – можно смыть только кровью всех этих "мусоров", вертухаев, прокуроров, чекистов и пр. и пр. Поэтому необходим террор, – тем более, что других средств заставить Систему услышать её оппонентов давно не осталось. Но – ...

Но как бы убеждён и твёрд ни был человек в своей правоте и в своих методах, – но он всё равно всего лишь человек. Думая о мести и вражьей крови, – он всё равно остаётся тем маленьким пацаном из вот этого вот двора, где он вырос, где гулял с родителями ещё дошкольником, и куда он теперь никак не может вернуться, – не пускают. Оттого и тоска, – ни отомстить ИМ нет сил (и не будет, видимо, в обозримом будущем), ни просто домой, в родные стены нет пути... Куда податься? К чему прилепиться душой? В чём найти утешение и опору, откуда черпать силы, чтобы всё это день за днём переносить? Даже если это кончится и не через 3 года, а раньше? Я не знаю, и просто, элементарно ХОЧУ ДОМОЙ, а меня не пускают, и от этого тоска...

14–08

Паршивые вымогатели! Как увидали, что принёс большой баул с передачей, – сразу побежали, один за другим: дай пачку сигарет в долг (разумеется, без отдачи, как уже было не раз); дай "на выход" блатных мразей из ШИЗО, – сигарет, кофе, чая, колбасы, консервов, шоколада, – в общем, всё, что есть, – всё им отдай!.. Разумеется, об этом не может быть и речи, – тем паче, что мне, во–первых, и есть самому надо, и сигареты за стирку отдавать; во–вторых, этим подонкам даёшь – а они у тебя же и воруют, все остатки сигарет разворовали из моего розового пакета, висящего над шконкой.