Борис Стомахин - Буреполомский дневник

Короче, чтобы не рвать тут же полностью на весь оставшийся ему год отношения (от коих все равно, впрочем, никакого прока), я отдал. Ругая себя в душе последними словами за слабохарактерность. И – нет сомнения, что чайник пропал, о нем можно забыть, возвращен он не будет. Я не спорю, что этот тип, клявшийся мне, что лично принесет, – действительно захочет принести, но где он этот чайник, безнадежно пропавший в больнице, мне возьмет? “Мусора” ли его отметут, или санитары сопрут, или еще кто, – но год и месяц я этим чайником, купленным Аней П., пользовался, а теперь – всё!..

Этот блатной зато, в качестве компенсации “на 3–4 дня” здесь же, в бараке, всем сурово приказал: как только мне понадобится кипяток – чтобы “барачный” чайник мне давали сразу же, немедленно! Но это смешно: их всего–то осталось 2, этих еле живых чайника, постоянно ломающихся; за них тут ежеминутно вспыхивают жестокие потасовки и выстраиваются очереди. Да и мне, чем у кого–то из этих тварей что–то ходить просить, – легче удавиться. Так что достал я из баула кипятильник, привезенный еще из Москвы, с 5–го централа, и стал на ужин кипятить себе воду в своей алюминиевой кружке 0,5 литра из местной столовки. Это очень неудобно, особенно после того, как за год успел уже как следует привыкнуть к чайнику как к атрибуту более высокого уровня жизни. Полная кружка не получается – часть выплескивается, когда кипит и когда несешь ее – и холодную, и потом горячую. Нести очень горячо, ручка кружки у меня была обмотана ботиночным шнурком в 2 слоя, но все равно горячо. А сегодня утром я, ставя ее на “столик”, пролил кипяток уже и себе на пальцы правой руки. Было очень больно, но все же крупных ожогов и волдырей не возникло, рукой можно работать. После завтрака я обмотал ручку еще одним шнурком, поверх прежних, уже в 3–й слой. Кроме этих неудобств, на мойку посуды (вечером) воды остается совсем чуть–чуть и, пока я ем, она остывает до едва теплой (а в чайнике, наоборот, оставалась слишком горячей, я разбавлял из–под крана). В общем, уровень комфорта без этого чайничка сразу резко снизился, – вплоть до ожогов...

И было на душе мерзко, а стало – совсем невмоготу, среди этих наглых тварей, круглосуточно занятых только своими делами и плюющих на тебя, как будто тебя тут вообще нет. (Соседи в соседнем проходняке, отгороженном только одеялами, продолжают денно и нощно, сегодня всю ночь напролет и во весь голос, трепаться по телефонам со своими бабами. Волей–неволей я вынужден все это слушать и быть в курсе всех их дел.) Твари, будьте вы все прокляты! Мрази, твари, ублюдки, нечисть, падаль собачья, вонючее отребье воровское!!! Ненавижу вас всех, ненавижу, до такой степени ненавижу, такой лютой ненавистью, – действительно, всю эту зону выжег бы напалмом, чтобы здесь ровное место осталось, усеянное вашими обгорелыми костями! До такой степени дошла ненависть и ярость в душе, до такого остервенения доводит эта жизнь, что сегодня утром, увидев свою прежнюю (еще вчера!) любимицу кошку Маню, которая прежде жила у меня на шконке, а теперь поселилась у одного урода под шконкой, на бауле а ко мне приходит только жрать, – при всей былой любви и нежности к ней, при всем еще вчера обожании, я поймал себя на внезапном желании пнуть ее ногой в голову, чтобы она отлетела и шмякнулась об стену. И не просто так, от злости, а за измену, за то, что эта тварь тоже меня предала, ушла от меня, и еще имеет наглость приходить ко мне жрать, – ей, как и всем на этом свете, нужно только что–то материальное урвать от меня, поживиться за мой счет чем–нибудь, а сам я – на фиг не нужен!..

12.12.08. 15–35

Господи, как же я вас всех ненавижу!!! Твари, суки, мразь!.. Не–на–ви–жу! Всех, – и тех, кто сюда законопатил, и всю здешнюю сволочь, с которой приходится жить под одной крышей, и начальство с выговорами, и весь этот мир!..

С утра сегодня опять ошпарил руку кипятком, неся кружку в свой проходняк. Он узкий, буквально как щель, – видимо, поэтому я именно на входе в него каждый раз расплескиваю эту проклятую кружку. И, видимо, это теперь моя судьба до конца срока – кипятить в кружке и ошпаривать пальцы правой руки. После этого никакие ожоги будут уже на всю оставшуюся жизнь не страшны. Хорошо, что есть пока масло – достал бутерброды, прямо с хлеба мазнул немножко на палец и намазал им обожженные пальцы. На этот раз кипяток попал на более нежные места, чем вчера. Но сейчас не болит, слава богу, и волдырей нет.

Утром, еще до бани (сегодня пятница) был шмон на 8–м. Идти одному в баню было опасно: ход–то хоть и свободный, но это для СДиПовских постов, а увидят одного на дороге “мусора” – легко могут прицепиться к чему угодно. Но рискнул, пошел – и туда, и обратно дошел без происшествий. А вода в бане на этот раз оказалась не “холодной”, конечно, как сказали мне уже на подходе к ней, но теплой, можно было бы и погорячее.

Ежепятничное послепроверочное собрание–чифиропитие в “культяшке” продолжалось у них на сей раз – охренеть! – больше часа, с 20 минут первого до полвторого. Чифир–то выпивается за первые 10 минут, – а остальное время, видимо, слушали пламенные речи шимпанзятины. Крик был такой, что через стену и всю секцию доносился порой до моей шконки. Больше тут так орать некому.

Существо, для которого забрали мой чайник, пока там, в больнице. К нему туда ходят, говорят с ним и – здесь – о нем, ссылаются на него. О чайнике – ни слова пока что. Что ж, ждем воскресенья, и тогда с утра попробуем что–то узнать...

Мать с трудом прозвонилась только после этого их собрания, за 15 минут до ухода на обед, через сутки (!) после вчерашнего нашего разговора. Как я и думал, вчерашнее собрание с Шаклеиным в пономаревском офисе обернулось полным ничтожеством. Все, что задумывается грандиозно и с пафосом, всегда так и оборачивается... Кроме матери и Шаклеина, были только Монахова , Агафонов, Тарасов и Гиляров, – последний, конечно, особенно близок все эти 2 с лишним года к делу моей защиты. Непонятно, о чем говорили, но ни к чему конкретному в итоге не пришли. Е.С. пришла туда же позднее, – видимо, специально, – когда этот состав собравшихся уже ушел. В общем, нигде и ничего, никакого просвета. Отказали, по сведениям матери из Верховного суда, и там на надзорную жалобу. Никакого просвета, никакой надежды, никаких шансов выбраться раньше срока. Чудес не бывает. А сидеть мне остается еще 828 дней. Заканчивается 119–я неделя, осталось 118 бань...

Я проклинаю их всех постоянно, с утра до ночи, с самого момента пробуждения, проклинаю в бараке, на улице, в столовой... Проклинаю и ненавижу, желаю им самой лютой смерти, дождя серного и огненного, казней египетских... Я смертельно устал и душевно вымотался жить постоянно в этом напряжении, жить среди подонков, отребья и мрази, ежедневно ходить среди них как по минному полю... Да, прав был Андрей Деревянкин, – раздельное содержание политических от уголовников совершенно необходимо. Для приличных людей – это просто вопрос жизни и смерти в зоне...