Бенгт Янгфельдт - Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг(Без иллюстраций)

В своем заявлении Маяковский утверждал, что полностью разделяет линию партии в литературно-политических вопросах, какой она представлена РАППом; что касается “художественно-методологических разногласий”, то их можно решить “с пользой для пролетарской литературы в пределах ассоциации”. Кроме того, он считал, что “все активные рефовцы” должны сделать такой же вывод и вступить в РАПП. Через три дня заявление Маяковского получило единодушное одобрение, и 8 февраля на конференции МАППа он объявил о том, что стал членом РАППа, поскольку это дает ему “возможность переключить зарядку на работу в организации массового порядка”, и отметил, что “путь массовой работы влечет за собой изменение всех методов поэтической работы”.

Через несколько дней подали заявления и были приняты в РАПП два других писателя — конструктивисты Эдуард Багрицкий и Владимир Луговской. Но рефовцы не прислушались к призыву Маяковского. Осип, изначально намеревавшийся составить Маяковскому компанию, теперь воздерживался, а остальные рефовцы, по словам Лили, после вступления Маяковского в РАПП пребывали “в панике”. Помимо самой сути вопроса, Маяковский опять, так же как в 1928 году, привел друзей и соратников в замешательство неожиданным поступком, не посоветовавшись с ними предварительно! "Нам казалось это недемократичным, самовольным, — вспоминал Асеев, — по правде сказать, мы сочли себя как бы брошенными в лесу противоречий. Куда же идти? Что делать дальше? <���… > Идти тоже в РАПП? Но ведь там недружелюбие и подозрительность к непролетарскому происхождению”. Наиболее непримиримо был настроен Семен Кирсанов, который, после того как Маяковский отказался поздороваться с ним, написал стихотворение “Цена руки”, где по сути отказался от дружбы Маяковского: "Пемзой грызть! / Бензином кисть облить, / чтобы все / его рукопожатья / со своей ладони / соскоблить”.

Стихотворение было напечатано в “Комсомольской правде” в тот же день, когда один из лидеров рапповцев, молодой прозаик Александр Фадеев, в газетном интервью утверждал, что тот факт, что “в смысле своих политических взглядов [Маяковский] доказал свою близость пролетариату”, не означает, что его приняли “со всем его теоретическим багажом… Мы будем принимать его в той мере, в какой он будет от этого багажа отказываться, — объяснил он, снисходительно добавив: — Мы ему в этом поможем”. Если Маяковский думал, что, вступив в РАПП, автоматически станет “пролетарским писателем”, то он ошибался, о чем четко заявила передовица в рапповском журнале “На литературном посту”.

Менторский тон рапповцев объяснялся внезапным и непредвиденным поступком злейшего противника, давшим им повод почувствовать себя победителями — если для рефовцев решение Маяковского оказалось неожиданным, то в рядах рапповцев оно вызвало не меньшие переполох и растерянность. Что делать в сложившейся ситуации? Как поступить с таким гигантом, как Маяковский? Вместо того чтобы выбрать его в правление, что было бы естественно, они обращались с ним как с учеником — несмотря на то что лидеры РАППа были намного моложе Маяковского (председателю Леопольду Авербаху было, к примеру, всего двадцать шесть лет). Асеев вспоминал, как Маяковский, “прислонясь к рампе на эстраде, хмуро взирал на пояснявшего ему условия его приема в РАПП, перекатывая из угла в угол рта папиросу”.

Но как бы мрачно ни был настроен Маяковский, он понимал, что членство в РАППе требует пересмотра "всей системы [его] поэтических взглядов”, чем он и обещал заняться. Обещание “переключить зарядку на работу в организации массового порядка” тоже воспринималось серьезно: “Володя собирается взять на себя огромный кружок с 3-х заводов — учить писать стихи”, — читаем мы запись от 8 февраля в дневнике Лили, а через две недели он объявил об этом своем намерении публично. Но это была теория — ни один из проектов не реализовался. На практике Маяковский относился к своим идеям так же вяло, как РАПП — к его “перевоспитанию”. “Он держался бодро и все убеждал и доказывал, что он прав и доволен своим вступлением в члены РАППа, — вспоминала Нора. — Но чувствовалось, что он стыдится этого, не уверен, правильно ли он поступил перед самим собой. И хоть он не сознается даже себе, но что приняли его в РАППе не так, как нужно и должно было принять Маяковского”.

В тот же день, когда Маяковского приняли в РАПП, Лили и Осип получили паспорта, а 18 февраля они сели в поезд до Берлина. “Мы здесь з дня, а ощущение такое, что 3 месяца, — записала Лили в дневнике 22 февраля. — Хоть нигде не были, ничего не видели. Купили Осе пальто и шляпу — уж очень он был страшный в своей шубе. А больше и не хочется и денег нет. Никогда больше не буду стараться ехать за границу”.

Запись дает хорошее представление о капризном характере Лили, но отражает только первые дни пребывания в Берлине. Хотя время от времени Лили снова охватывает тоска, дальнейшие дневниковые записи свидетельствуют о жизни, наполненной событиями. Помимо ресторанов и кабаре Осип обходит букинистические магазины и покупает русских классиков, однажды он посещает рейхстаг — “самый дешевый берлинский театр, хотя здесь ничего особенно не предлагают”, по утверждению сопровождавшего его коммунистического члена рейхстага. Лили в свою очередь несколько раз бывает в зоопарке, где фотографируется

которое она послала Маяковскому. “До чего мне хочется такого львятика! — писала она. — Ты представить себе не можешь, какие у него мягкие лапочки!”

с львенком, которого через несколько дней продадут в мюнхенский зоопарк. “Сторож сказал мне об этом по настоящему грустно: Alle die kleinen verkauft. [“Все маленькие проданы”]. Я чуть не расплакалась и после этого страшно жалко было смотреть на зверей”. Переменчивость ее настроения иллюстрируется тем, что дневниковые записи порой оживляются анекдотами, например следующим: "Заведующая в родильном приюте спрашивает женщину с красивыми рыжими волосами: "У вашего ребенка такие же чудесные волосы?” — "Нет, черные”. — “Ваш муж брюнет?” — “Не знаю, он был в шляпе”.

Они общаются с немецкими и советскими кинематографистами (в частности, с Эйзенштейном) и часто ходят в кино. Смотрят фильмы Чарли Чаплина и Греты Гарбо, и Die weifie

Holle vom Piz PaliX (в советском прокате "Пленники Белой горы”) с Лени Рифеншталь ("Если грешников в аду мучают такими картинками, то это действительно невыносимо”), но в первую очередь их интересует кинематографическое новшество — звуковое кино: Liebeswalzer (“про графьев и князьев — правда, пародийно, но все таки!”), So ist das Leben, Tiwei Herzen i Dreivierteltakt (чей лейтмотив стал популярным шлягером) и многие другие, в том числе “Дрейфус”, на показе которого они замечают среди зрителей Альберта Эйнштейна.