Руслан Хасбулатов - Полураспад СССР. Как развалили сверхдержаву

Мне, откровенно говоря, стало жалко Горбачева. Я шепнул Ельцину: «Надо заканчивать». — «Почему?» — спросил Ельцин. «Да попросту жаль его!» — ответил я. Ельцин согласно кивнул. Затем обратился к депутатам:

«Уважаемые народные депутаты! Полтора часа президент на трибуне (выкрики: «Мало!»), а сейчас… дело в том, что в 6 часов заседание «девятки» (руководителей союзных республик. — P.Х.). И мы должны — президент страны и я — там быть и продолжить сегодня обсуждение принципиальных вопросов: о народном хозяйстве, о кадрах и так далее. (Шум в зале.) Поэтому я хотел бы просить вашего разрешения на закрытие нашего собрания, поблагодарить президента Горбачева за то, что захотел с вами встретиться, поблагодарить вас за твердость и решительные действия, которые подавили путчистов. До свидания. Спасибо».

Я. Борис Николаевич, дайте слово Хаджиеву, он давно стоит у микрофона.

Ельцин (недовольно соглашается). Одну минуту, не расходитесь! Хаджиев, пожалуйста!

Хаджиев. Я хочу сказать, я не принимал участие в ГКЧП, меня не стоит записывать в их союзники.

Ельцин. Хорошо! Хаджиев — не путчист! (Смех в зале.) Спасибо, уважаемые депутаты.

…Общее впечатление от выступления Михаила Горбачева и его ответов на вопросы у меня сложилось противоречивое. Как оказалось, он еще не пришел в себя от пережитого шока, не освоил ситуацию, не «переварил» всей информации и дезинформации, колоссальным потоком хлынувшей к нему В целом речь его, ответы на вопросы были слабыми, часто Горбачев переходил без связи от одной темы к другой, вплетая в ткань сложнейших политических событий личные, семейные переживания.

И еще одно. По-видимому, президент внушил себе, что его, Горбачева, российские депутаты встретят как героя. Это была наивность с его стороны, крайне ошибочное мнение — депутаты в течение двух дней и трех ночей, без сна, ходившие рядом со смертельной опасностью, бросавшиеся под танковые колонны на подступах к Белому дому, охрипшие от споров и разговоров с десантниками, убеждая их отказаться от черных замыслов, во многом обвиняли самого Горбачева в трагедии. Ими вспоминались его кадровые просчеты, бесконечные обсуждения программ реформирования экономики, нерешительность в этой области. Они подметили склонность к альянсу с реакционерами и его поддержку областных и республиканских партийных бонз, всей огромной, провинциальной Вандеи, открыто боровшейся с российским руководством. Конечно, надо было президенту, по крайней мере, твердо заявить о своих позициях по ряду вопросов. Как мне представлялось, чисто логически он должен был, во-первых, поблагодарить российских депутатов, отметить выдающуюся роль москвичей; во-вторых, признать свою личную вину за кадровую политику и иные просчеты; в-третьих, наметить тип ориентира развития страны, включая судьбу Союзного договора — уже с позиций качественно новых условий. А Горбачев даже не понял, что за три дня вся страна стала другой, а существующая система управления — рухнула.

В общем, что-то об этом он говорил, но как-то витиевато, расплывчато, неопределенно и поэтому неубедительно. Отсюда — и реакция «зала» — речь его постоянно перебивалась выкриками депутатов, которые вели себя довольно бесцеремонно. В общем, президент сник, в какой-то мере растерялся. Да и Ельцин его довольно жестко «прижимал», выдвигая те или иные требования и добиваясь от Горбачева согласия на какие-то решения. Это было, конечно, не очень благородно и даже жестоко.

После закрытия собрания два президента и я вошли в кабинет Ельцина. Разговаривали часа два. Президент СССР был весь во власти эмоций: вспомнил, как он впервые услышал мой голос но Би-би-си, где я давал оценку членам ГКЧП как государственным преступникам и зачитал воззвание «К гражданам России», в котором мы обратились за поддержкой к народу для подавления путча. — «Я сказал Раисе Максимовне, — рассказывал президент, — если Россия поднялась на защиту Конституции, до освобождения осталось ждать не долго». — «Что вам ответила Раиса Максимовна?» — задал я быстро вопрос.

— Она сказала, что никогда бы не подумала, что нашим спасителем окажутся Ельцин, Хасбулатов и их соратники, — был ответ.

— На этом ошиблись и заговорщики, полагая, что мы ни в коем случае не будем добиваться вашего возвращения в Кремль, — сказал я.

— Да, вы здорово переиграли этих предателей, — согласился Горбачев.

Время подходило к заседанию Президиума Верховного Совета России, я попрощался с президентами и вышел из кабинета.

Так контрреволюция превратилась в величайшую Революцию конца XX столетия, она смела заговорщиков.

Но эти контрреволюция и Революция означали и смертельный удар по СССР — далее начался динамичный развал системы Великой империи, буквально по блокам… Таким образом, операция «Гром», разработанная КГБ во главе с его председателем Крючковым, оглушительно грянула над СССР, разбросав огромное государство по кусочкам…

Депутаты требовали от меня выступления с большим докладом перед завершением Чрезвычайной сессии Верховного Совета. Председатели комитетов и комиссий, которым было необходимо качественно обновить весь пакет законопроектов, настаивали на таком докладе. Им нужны были политические ориентиры. Все смутно понимали, что начинается новая эпоха, хотя конкретно не представляли себе характер этих изменений. Они признавали за мной теоретическую подготовку, позволяющую достаточно точно улавливать общественные настроения, уметь формулировать тенденции в точных категориях, к тому же, внимательно наблюдая за мной в «роковые дни», сделали свои выводы — признали меня не просто руководителем парламента, а лидером.

Но другая часть, те, которые называли себя «демократами», хотя и признали меня в качестве лидера, но с огромной внутренней завистью и даже яростью, готовые в любую минуту нанести удар в спину. Они считали, что я во многом перехватил инициативу у Ельцина, оттеснил его от главного политического процесса, «явочным порядком» превратил Верховный Совет России в главную политическую силу. Они откровенно боялись моего политического возвышения не только в России, но и в СССР. Они, эти «демократы», понимая, однако, что от Ельцина, как аналитика новой ситуации, мало пользы, также хотели, чтобы с таким докладом выступил я, глава парламента. Пришлось согласиться — общество ждало новых идей именно от нас, российских парламентариев, — центр политической жизни мощно сдвинулся от Кремля в направлении Парламентского дворца России.

Центральной идеей моего доклада была идея существования своеобразного Общественного договора между народом России и федеральными властями как следствие августовской Революции — эту концепцию я разъяснял и ранее Ельцину, а также парламентариям, в беседах и выступлениях перед ними. При этом мной неизменно подчеркивался тот ограничитель, за которым невозможен этот Общественный договор: во-первых, мы, власть, не должны использовать в качестве инструмента политики обман избирателей по самым разным вопросам; во-вторых, ухудшение материального и социального положения, по сравнению с достигнутым при социализме уровнем.