Array Array - Правда о русской революции: Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения.

Первое время все арестованные в тюрьме находились вместе в одной большой камере и пользовались относительной свободой, но после одного, неожиданного инцидента стало гораздо хуже. Один из уволенных тюремных сторожей, по злобе, провокационно вызвал по телефону Московский полк, наиболее большевистски настроенный, и сообщил, что арестованные взбунтовались и с оружием руках стараются выбраться из тюрьмы. Московский полк и примкнувшая к нему по дороге большая толпа примчались к тюрьме и, угрожая, требовали впустить их внутрь. Начальник тюрьмы Попов - большевик, заменивший прежнего, - человек порядочный ч неглупый, с тремя надзирателями (остальные все служащие разбежались) вышел к бушевавшей толпе, предварительно приказав закрыть за собою ворота на засов, и в течение трех часов уговаривал солдат и толпу успокоиться, что все арестованные сидят спокойно по камерам, никакого оружия при себе не имеют, и предложил им выбрать из своей среды десять человек делегатами, чтобы они сами могли убедиться, что все спокойно и что они были введены в заблуждение злостной провокацией. Они согласились, и он пропустил этих десять человек в тюрьму. Выбранные делегаты шумно ворвались в камеру, грубо ругались, искали оружие, которого, конечно, не нашли. Видя, что на кроватях арестованных лежат соломенные тюфяки, сорвали их. сказав, что они могут спать и на голых досках, запретили свидания и передачу посылок и, наконец, убрались, потребовав перевести всех арестованных по отдельным камерам по двое и в одиночку. Мужа поместили в одну камеру с одним из его помощников, а когда того выпустили через три-четыре месяца, муж остался один и говорил мне, что его состояние духа было тогда самое ужасное.

На следующий день по городу распространился слух, что Московский полк ворвался в тюрьму и всех арестованных перебил. Бежали к тюрьме с плачем матери, сестры и жены. Я шла в этот день с детьми на свидание с мужем и слышала все это, но какое-то внутреннее чувство подсказывало мне, что это не так, что все обошлось благополучно. В тюрьму нас не впустили. Я вызвала начальника тюрьмы Попова и просила его честно сказать мне всю правду, и он рассказал, как все было, добавив, что нужно будет воздержаться на некоторое время от свиданий, что посылку, которую я принесла мужу, он постарается передать, если у камеры окажется сознательный часовой; часовой оказался сознательным.

Начиная с ареста наших мужей в Министерском павильоне мы, жены, бегали ко всем стоявшим тогда у власти лицам, требуя объяснения, за что, собственно, их держат и когда намерены, наконец, их выпустить. Больше всего мы посещали прокурора палаты Карийского. Это был тогда очень сухой человеку держал нас всегда очень долго в приемной, так как вставал не ранее одиннадцати часов. Он жил в здании Министерства юстиции и на все наши вопросы отвечал, что революция еще не кончилась и он по знает, когда наши мужья будут выпущены. Когда же одна из дам как-то заявила ему, что он дождется того, что жены арестованных начнут стреляться у него в кабинете, он испугался и никого больше не принимал. При большевиках ему пришлось самому бежать, и он поселился в Нью-Йорке.

Приходилось мне часто посещать министра юстиции Переверзева. Я думала, что в частной жизни, как знакомый, он был бы милейший человеком, но как министр юстиции он никуда не годился: ни логики, ни понятия в административном отношении не имел никакого. Так как я имела возможность во время царского режима встречаться с людьми, занимавшими высокие посты, то невольно бросалась в глаза глубокая разница между прежними опытными и знающими должностными лицами и теми, которые теперь случайно очутились на верхах. Часто при разговоре с ними мне казалось, что это большие дети, затеявшие игру в правительство, не подумав о последствиях ее. Задумывалась я также над тем, что неужели среди всех социалистов-революционеров не нашлось более серьезных, способных людей, как только адвокаты, занявшие все ответственные посты. Переверзев был человек приятный, неизменно принимал нас сидя в глубоком кресле и всегда с трубкой во рту, позировал, закатывая свои голубые глаза, которые действительно были у него красивые, и, по-видимому, даже любил с нами разговаривать, по крайней мере никогда нас не торопил уйти с ссылкою на то, что он очень занят.

Отталкивающий и пренеприятный тип был Муравьев, стоявший во главе образовавшейся Чрезвычайной комиссии для того, чтобы найти хоть какое-нибудь обвинение против прежних должностных лиц. Мы все его ненавидели. Порядочные и уважающие себя прокуроры, товарищи прокурора и судебные следователи из прежних не хотели с ним работать и уходили в отставку.

Перейду теперь к личности Керенского. Думаю, что мое личное мнение о нем и впечатление, которое я вынесла из моего разговора с ним после революции, когда он держал уже всю власть в своих руках, будет противоречить мнению о нем большинства людей. Не имея, конечно, в виду защиту Керенского, я все же должна сказать, что, по-моему, его роковая ошибка была в том, что он сунулся в воду не зная броду, приняв за истину все слухи, сплетни, распускаемые про Царскую семью и правительство. Рассказывали, что он сам поразился, сколько было во всем этом лжи. Керенский был всегда социалистом-революционером, не скрывал этого и всюду, где представлялась только возможность, ругал и набрасывался на правительство, и поэтому мне кажется, что лояльности нельзя было ожидать от него и что обвинять его можно в меньшей степени, чем других, которые чуть не коленопреклоненными слушали Государя, а за спиной готовили измену Ему и родине своей. Когда Родзянко после революции уговаривал великого князя Михаила Александровича отказаться от престола и ждать, пока народ не выберет его, Керенский держался в стороне, не уговаривая и не отговаривая великого князя Михаила Александровича. Хотя Государь был слаб и последние министры были заняты интригами между собой и только желанием удержаться на занимаемых постах - все же это были преходящие, могущие измениться сами по себе обстоятельства, ничтожные по сравнению с тем, до чего довела Россию революция, и если б Керенский, получив власть и увидев, сколько лжи, сплетен было распространяемо и что все не так ужасно было, как ему казалось со стороны, повернул бы по другому направлению, любя родину то ему было бы легко добиться конституции, и положение не только России, но и всего мира было бы иное, чем теперь. Кореи с кий, по-моему, был человек импульсов, о чем я могла судить будучи однажды на заседании Государственной думы, когда Родзянко прочел указ Государя о ее временном роспуске; из боковой двери тогда вдруг выбежал Керенский, весь красный, взволнованный, и неистово закричал: «Долой полицию и жандармов!» - и исчез.