Array Array - Правда о русской революции: Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения.

Радостно возвращалась я домой с бумагой от Совета рабочих и солдатских депутатов и на следующий день отправилась к министру юстиции Переверзеву. «Вот вам бумага, теперь вы должны освободить моего мужа», - сказала я. «Я не могу его освободить», - ответил Переверзев. «Почему? - возмутилась я. - Почти два месяца мне пришлось хлопотать, чтобы ее получить, почему же вы теперь отказываетесь исполнить свое обещание?» - «Потому что он был начальником Петроградского охранного отделения», - услышала я в ответ. - «Но вы же дали мне честное слово что освободите его, как только я принесу вам бумагу от Совета рабочих и солдатских депутатов». «Ну, это было тогда, а теперь другое дело», - ответил «министр юстиции» Переверзев. «Имеете ли вы какое-нибудь другое еще обвинение, кроме того, что он занимал эту должность?» - спросила я. «Нет», - был его ответ. Что можно было ответить на все это. Видя, что мне больше нечего говорить с ним, я ушла и больше с ним лично не имела дела, а обращалась только через товарища прокурора палаты Попова который остался служить при Временном правительстве, оставаясь таким же честным и порядочным, каким был и при царском [режиме], нисколько не изменившись, как это сделали многие другие из прежних должностных лиц. Через него я просила министра юстиции Переверзева перевести мужа из тюрьмы хотя бы на Фурштатскую улицу, где раньше находился Штаб корпуса жандармов и куда доставляли также морских офицеров из Крон штадта, которых матросы арестовывали, обвиняя одних в том что офицеры требовали содержать палубу в чистоте, других за то что подтягивали за неряшество, за то, что были строгие, и тому подобное, но никого матросы не обвиняли в избиении или грубом обращении с ними. Товарищ прокурора палаты Попов передал мою просьбу Переверзеву, и тот сказал, что он должен сперв съездить в тюрьму и переговорить с мужем.

Несколько раз приходилось мне просить Попова поторопить Переверзева поехать в тюрьму, и каждый раз получался ответчто завтра. Наконец Попов пришел сказать, что Переверзев сейчас едет, но так как и на этот раз я этому не поверила, то он успокоил меня, что при нем Переверзев заказал по телефону подать ему автомобиль, и на этот раз он действительно поехал. Я просила Попова сообщить мне по телефону о результате поездки, и он передал, что Переверзев сделал распоряжение о переводе мужа на Фурштатскую улицу, куда его и перевели на следующий день.

Режим там был нестрогий, арестованные были как бы на гауптвахте, жили в комнатах по несколько человек вместе, гуляли по двору без часовых, навещать можно было ежедневно и приносить посылки, караульным начальником там был молодой офицер грузин Наджаров, не плохой, но очень глупый, за что его арестованные прозвали «барашек». Два часовых дежурили днем и ночью и, сидя на стуле, все время спали с ружьями в руках. При желании можно было свободно уйти оттуда, но все это были люди царского режима, и никому такая мысль не приходила в голову. Там находились, между прочим, генерал Хабалов - главнокомандующий Петроградским военным округом, военный министр генерал Беляев, фрейлина Вырубова, министр юстиции Добровольский, генерал Балк - петроградский градоначальник, и многие другие, а также морские офицеры из Кронштадта и офицеры из армии. Приходящие навещать своих мужей, сыновей и братьев почти со всеми арестованными перезнакомились.

Как-то, навестив мужа после его перевода из тюрьмы на Фурштатскую, я спросила его, о чем с ним говорил министр юстиции Переверзев в тюрьме. Оказалось, что министр юстиции Переверзев приехал просить мужа помочь им разобраться в делах Охранного отделения, и муж согласился разъяснить и показать им, как все дело велось, но, видимо, новая власть, посоветовавшись между собой, все же не решалась прибегнуть для разъяснений к помощи начальника Охранного отделения, так как об этом больше не упоминалось.

Некоторые офицеры, перезнакомившись с нами, говорили, что как только их освободят, они уедут на Юг России, другие решили, что останутся, так как армия распадается, и они будут нужны для поддержания дисциплины в армии, иначе немцы могут взять Россию голыми руками. Разрешалось арестованным читать, играть в шахматы и в другие игры, но не в карты, и я приносила для комнаты, в которой находился муж, разные игры для разнообразия. Кормили неплохо, но мало, пища варилась как для арестованных, так и для караула одинаковая, но хотя продукты вообще выдавались по карточкам, все же мне удавалось иногда приносить мужу для всей комнаты целый ящик яиц, получая его без карточек от лавочников, когда они узнавали, что он предназначается для арестованных. Муж рассказывал иногда забавные истории о своих сожителях по комнате. Так, например, генерал Балк и его помощник старичок-генерал Зсндсров, собиравшийся подать в отставку еще перед революцией, садились каждый вечер друг против друга на свои постели и мысленно уезжали в ресторан Кюба, лучший в Петрограде, заказывали себе разные вкусные блюда и, мысленно поужинав, ложились только тогда спать.

Странно было видеть также такого важного сановника, как министр юстиции Добровольский, идущим с чайником на кухню за кипятком; потом в эмиграции ко всему такому мы постепенно привыкали, но в то время и больно и тяжело было смотреть на это. Добровольский после освобождения уехал в Крым и был зверски убит в Ялте большевиками на глазах у своей жены.

Так проходили дни за днями, положение становилось все гре-яожисс, большевики все крепли, а Временное правительство слабело, не принимая никаких мер против них. В одно из моих посещений мужа он мне сказал, что до его сведения дошло, что дело о нем находится у следователя по особо важным делам (Таирове кого и чтобы я пошла к нему и попросила скорее допросить мужа и так или иначе кончить эту канитель. Отправившись к Ставровскому и объяснив, в чем дело, я была поражена, что следователь Ставровский сильно взволновался, забегал по комнате, крикнув: «Я вам сейчас покажу, какое дело прислали мне о моем муже для привлечения его к ответственности!» - и принес мне показать бумагу от прокурора палаты Карийского с требованием привлечь моего мужа к ответственности за то, что он имя секретных агентов, приложив к своей бумаге вырезку из какой-то ничтожной газетки с именами некоторых секретных сотрудников. Зная, что, занимая должность начальника Охранного отделение муж обязан был их иметь и каждое государство их имеет, следователь по особо важным делам Ставровский страшно возмутился такой бессмысленной бумагой «прокурора палаты» Карийского и сказал мне, что завтра же он будет у мужа, но допрашивать его, конечно, не будет, так как не о чем допрашивать, а только поре говорит с ним и сделает распоряжение об его освобождении. Так он и поступил, как сказал, и мужа сейчас же освободили. Сам же следователь по особо важным делам Ставровский сейчас же после того подал в отставку, не желая больше служить при таком положении дел. К счастью, мужа освободили как раз вовремя, так как вскоре после его освобождения произошел большевистский переворот и всех, которые находились еще под арестом, большевики расстреляли; тогда были расстреляны бывший министр внутренних дел Хвостов, товарищ министра Ьслсшсий, вице-директор Департамента полиции Виссарионов и многие другие. Муж же после своего освобождения следователем Ставровским был зачислен в резерв при Штабе Петроградского военного округа и даже получал жалование. После большевистского переворота все находящиеся в резерве продолжали получать еще жалованье в течение двух месяцев, а потом их всех перевели на солдатский паек и через неделю или две уволили совсем. Без денег, без вещей, которые можно было бы продавать и покупать кое-какие продукты, муж, я и двое детей должны были оставаться в Петрограде на чрезвычайно голодном пайке, ожидая ежеминутно некого ареста, который теперь закончился бы расстрелом, а выехать не было никакой возможности. Брат мой помогал нам деньгами, и на это мы жили, то есть все мои фамильные драгоценности я держала дома, думая, что в квартире нашей, находящейся при Охранном отделении, они будут в сохранности, на деле же вышло иначе, и в первые же дни революции они были разграблены как и все наше имущество, а деньги и ценные бумаги, находящиеся в Государственном банке, были конфискованы потом большевиками. Муж худел и терял силы не по дням, а по часам, так как его организм был и так подорван длительным тюремным заключением.