Пласидо Доминго. Мои первые сорок лет

Лондонские любители оперы не всегда аплодируют после окончания той или иной арии, потому что не хотят прерывать течение музыки и развитие действия, но зато с большим энтузиазмом выражают свою поддержку исполнителям после завершения акта и всего спектакля. В моем репертуаре есть только одна опера, которую я не хотел бы петь в «Ковент-Гарден»,— «Трубадур». В большинстве театров после романса Манрико, если уж я спел его хорошо, публика дарит мне, аплодируя, несколько минут, в которые можно перевести дыхание перед началом следующей короткой сцены — она заканчивается убийственно трудной кабалеттой. В Королевской опере я вряд ли могу рассчитывать на передышку, если, конечно, не объявлю перед началом спектакля: «Леди и джентльмены! Чувствуйте себя раскованнее и не стесняйтесь аплодировать мне после романса!»

Первая половина 1972 года оказалась одним из наиболее насыщенных периодов моей творческой жизни. В январе, например, за три недели я появился на оперной сцене пять раз в пяти разных операх, к тому же в городах, где до этого не пел. Вот список этих выступлений: «Лючия» в Пьяченце, «Эрнани» в Амстердаме, «Богема» в Мюнхене (здесь я давал концерт, но в опере до сих пор не пел), «Бал-маскарад» в Мантуе и «Тоска» в Турине. А уже дней через двадцать состоялся мой югославский дебют в «Тоске» на сцене Белградской оперы. Но и это еще не все: вместе с Мартиной Арройо я принял участие в благотворительном концерте в Центре имени Кеннеди в Вашингтоне, затем пел в специальных представлениях «Аиды» в «Ла Скала» — они были приурочены к столетнему юбилею миланской премьеры оперы. В апреле «Мет» чествовала Рудольфа Бинга, и в заключительном гала-концерте мы с Кабалье спели дуэт из «Манон Леско». Корелли, Паваротти, Прайс, Сьепи, Сазерленд, Нильсон, Викерс, Ризанек, Таккер — вот далеко не полный перечень певцов, которые тоже участвовали в этом концерте.

В конце июня в Гамбурге перед вечерним представлением, где давались «Сельская честь» и «Паяцы», со мной произошел очень неприятный случай. Когда я приехал в театр, гример еще не появлялся, а поскольку погода была прекрасной, я прямо в комнатных туфлях вышел погулять в театральный дворик. Там играли в футбол, я не мог удержаться и присоединился к играющим. Довольно сильно ударил по мячу, левая нога неловко скользнула, и я со всего размаха упал на спину. В ту же секунду — это случилось второй раз в моей жизни — мне показалось, что я умираю (первый раз я испытал подобное чувство, когда чуть не утонул в Тель-Авиве). Я не мог вздохнуть, не мог произнести ни одного слова — только лежал, делая какие-то странные гримасы. Все решили, что я валяю дурака. Наконец я собрался с силами и прошептал: «Доктора». Карета «скорой помощи» приехала мгновенно, и меня (в сопровождении Марианны и Джерарда Симон) отправили в какую-то клинику. Там находилось множество пациентов, все они были жертвами несчастных случаев, выглядели ужасно, так что все вместе это производило впечатление кошмара. Постепенно ко мне стали возвращаться силы, и я забеспокоился о судьбе спектакля. Объяснил врачам, что мне необходимо вернуться в театр. Они настаивали на рентгене, других обследованиях, но я требовал, чтобы меня немедленно отпустили в театр. В конце концов меня заставили подписать какую-то бумагу — там значилось, что я покидаю клинику по собственному желанию и несу ответственность за все возможные последствия. Я вернулся в театр и спел в обеих операх, не сделав по сцене ни шагу. К счастью, я успел в Барселону вовремя: Марта увидела меня до того, как доброжелатели позвонили ей и сообщили о случившемся. Пришлось все же пару дней полежать. А через три дня я уже пел «Кармен».

Мой аргентинский дебют состоялся в 1972 году. В июле я прилетел в Буэнос-Айрес, чтобы выступить в «Силе судьбы»; моими партнерами были Мартина Арройо, Джанпьеро Мастромеи, Бональдо Джайотти и Ренато Чезари. Дирижировал оперой Фернандо Превитали. Буэнос-Айрес исключительно привлекательный город, определенно французский по стилю, хотя большая часть его жителей по происхождению испанцы или итальянцы. Театр «Колон» — один из самых красивых и наиболее совершенных в акустическом отношении оперных театров мира. Красоте здания соответствуют прекрасные хор и оркестр. «Колон» во всем сохранил великие театральные традиции XIX века. Если певцу, скажем, потребуется новый парик или особые туфли, соответствующая служба доставит их в течение суток, и, можете не сомневаться, все это будет высочайшего качества. Оперные слушатели всех стран сильно проигрывают в сравнении с аргентинцами, с их бурным энтузиазмом. Публика в «Колоне», как в «Ла Скала», очень понимающая, но в то же время сердечная, и если уж вас принимают восторженно, то это особенно дорого. Мы, исполнители, всегда чувствуем здесь по-настоящему горячий прием.

После прекрасных дней, проведенных в Буэнос-Айресе, меня ждали не особенно приятные гастроли в Мехико. В музыкальном отделе театра «Беллас Артес» появились новые люди, которые определяли направление его работы. Их идеи в отношении постановок опер были, по-моему, неверны. На постановку «Кармен» потратили уйму денег, а результат оказался ужасным. Декорации и костюмы выглядели совершенно абсурдно, при том, что стоили неимоверно дорого. В общем, вся постановка производила просто смехотворное впечатление. Нельзя сказать, что это была авангардистская работа, просто получилось нечто антиоперное. Мексика — страна, в которой я вырос, поэтому не буду называть имена и рассказывать излишние подробности. Еще раз отмечу: концепция постановки оказалась в корне неверной. И весь этот абсурд был настолько грандиозным и одновременно позорным, что после «Кармен» я не появлялся на сцене «Беллас Артес» девять лет.

На гастроли в Мюнхен я приехал с театром «Ла Скала» во время злополучных Олимпийских игр 1972 года. Мы привезли «Аиду» и «Реквием» Верди и находились в Олимпийской деревне, когда произошло это ужасное событие — убийство израильских спортсменов. Страшные дни! Все мы были очень подавлены. Я готовился петь один раз в «Реквиеме» и два — в «Аиде», а мой коллега еще в одном «Реквиеме». Но он заболел, и во всех четырех представлениях, с 4 по 8 сентября, пришлось петь мне. А уже 9 сентября я вылетел в Лондон и записал на пластинку каватину Поллиона «В храме Венеры со мной...» из «Нормы»! Конечно, такое можно позволить себе лишь в молодости. Опыт делает нас не только осмотрительнее. В чем-то он и связывает.