Владимир Соловьев - Соловьев против Соловьева: Худеть или не худеть

С той стороны двери находился сотрудник охраны. Увидев меня, он моментально открыл дверь, предложил воды, проводил нас в маленькую каморку в пяти метрах оттуда и вызвал врачей. Миша был все время рядом, несмотря на то, что я его отгонял, чтобы хоть он посмотрел это незабываемое зрелище. Врачи появились через пару минут и отработали высокопрофессионально. Первое подозрение было — падение содержания уровня сахара в крови на фоне голодания. Я считал, что в моем случае эта версия не работает, так как с гипогликемией борются сахаром, конфеткой и прочей чушью. На меня они не подействовали. Давление и стенограмма были в норме для моего возраста, однако по одному взгляду на меня было ясно, что пациент скорее мертв, чем жив, хотя анализы этого не показывали. Врачи недоумевали, Миша, как настоящий друг, был все время рядом и требовал от меня ежеминутного отчета о моем состоянии. В скором времени инаугурация завершилась, и медики проводили меня в кремлевский врачебный комитет, где я, выпив чашку чая с сахаром и выслушав все, что они думают о моем похудении, расстроил их тем, что вопреки их предположениям вовсе не голодаю, мало того, сегодня замечательно позавтракал. Через несколько минут я откланялся и с Мишиной помощью покинул как кабинет, так и Кремль. При этом с каждой минутой мне становилось лучше, и я даже смог шутить о чем-то с Александром Стальевичем Волошиным, которого встретил на улице.

Оказавшись в машине, я почувствовал, что во мне максимум процентов десять от человека, вошедшего в Кремль с утра. Несмотря на запланированный отлет, я позвонил жене, вкратце рассказал, что произошло, после чего дозвонился Александру Мясникову и отправился на капельницу в Американскую клинику. О поездке в Дубай лучше было забыть, так как взлет-посадку я бы точно не осилил.

В клинике меня ждали встревоженные доктора и медсестры. Мне еще раз сделали ЭКГ и измерили давление, чтобы убедиться, что все в норме. Я об этом сказал сразу, но в таких вопросах любой доктор предпочтет перепровериться. После из меня выкачали море крови на всевозможные анализы и отправили восстанавливаться в палату под капельницу.

Некоторое время спустя у моей кровати появился доктор Рязанов, и на лице его было выражение, не предвещающее мне ничего хорошего. Он начал издалека, с чего-то успокаивающего, потом говорил об общих проблемах медицины, и когда я уже точно решил, что у меня безнадежный диагноз и завтра (ну, в лучшем случае послезавтра) я умру, он завершил свои словесные экзерсисы тем, что спросил меня, продолжаю ли я пить итальянские таблетки.

Собравшись с духом, я ответил, что снова начал неделю назад. Он снял очки и довольно долго протирал их — должно быть, ему это заменяло матюки. Немного успокоившись, доктор водрузил очки в привычное положение и сказал: «Тогда это щитовидка. Уверен, что на анализах увидим жуткий гормональный фон, как и в прошлые разы. Для спокойствия можем отправить тебя в западную клинику, а здесь я бы начал с бета-блокаторов», — и он продиктовал название лекарств.

Я всегда внимательно слушаю врачей, но вот доверяю им значительно реже и не спешу сразу принимать все, что они прописывают. Если бы так же критично, как к их мнению, я относился и к своему, то был бы очень здоровым человеком. Но — виноват, далек от совершенства.

Мне не понравилось то, что сказал доктор. Я отказывался верить, что при недостаточной функции щитовидки, на которую я списывал все мои вечные проблемы с весом, легкая стимуляция ее активности может давать такие последствия. Хотя первым человеком, решившим, что у меня проблемы именно со щитовидкой, была моя мама. Я ее послушал и стал проверяться, но таблетки все равно не отменил.

В любом случае, я посоветовал доктору отправить мои анализы для получения иной точки зрения в какую-нибудь западную клинику, а перед тем как согласиться на употребление выписанных им лекарств, спросил, что именно они дадут. По большому счету меня волновал только тремор рук, все остальное в телевизионной картинке не заметно.

Рязанов замялся, а потом, посмотрев куда-то вдаль, ответил: «Ну, тремор они тоже снимут, наверное».

Этого я уже вынести не смог и набрал телефонный номер его начальника доктора Мясникова. Александр Леонидович был категоричен — очки не снимал и очень четко дал мне понять насчет имеющихся разногласий в подходах. Саша считал, что лучше подождать, понаблюдать за динамикой, а уже потом глушить таблетками.

Весь ужас того, что меня ожидало, я понял, лишь прочитав аннотацию к этим блокаторам. Руки бы точно перестали трястись, но боюсь, что все остальное тоже было бы обездвиженным, включая мозги, а вот на это я уже пойти не мог. Знаю, что многие наши телезрители убеждены (и небезосновательно), что как раз мозг ведущим и не нужен, но я, хотя это и немодно, все-таки предпочитаю думать сам, а не рот открывать по приказу.

С этого момента я сильно рассердился и поехал по хорошо знакомым адресам — к Эмилии и Людмиле. Те, покряхтев, принялись за меня, так что деньки у меня были веселые: с утра радио, потом процедуры в Американской клинике, затем «Тибет», спортзал, Людмила, встречи и пару раз в неделю телевидение.

Но, как и при похудении, при оздоровлении важна железная воля, а вот g этим у меня все в порядке. Я не давал болезням сломать мой распорядок дня — продолжал бегать каждое утро и пытался играть в футбол, хотя качество значительно упало. Я с упорством маньяка работал и не набирал вес. Мне очень хотелось хорошо выглядеть и чувствовать себя здоровым. Борьба за здоровье проходила на фоне поиска причины такого сбоя в гормональном фоне, который был зафиксирован всеми анализами и постепенно возвращался к норме. Благодаря моему другу Юрию Веренову я посетил медицинское светило в этой сфере. Корифей просвещал меня, было интересно, но продолжать я не стал, так как решил, что главное — взять все в свои руки.

Чего я только не делал: и дыхание по системе Рябко с чередованием напряжения и расслабления, и иглоукалывание, и массаж, и терапию тибетскими зельями, и прогрев камнями. Все помогало, но не все сразу. Забота о здоровье возможна только при наличии самоиронии, иначе целыми днями ты можешь думать и говорить только о следующих процедурах, жизнь подчиняется медицине и теряет всякий смысл, лечение становится самоцелью.

Я настолько не хотел, чтобы болезнь мешала мне жить привычным порядком, что друзья со временем отставили уговоры «пожалеть себя» и даже втянулись в мой график — пристрастились к спорту, как к великому организатору и мобилизатору.

Анализы становились все лучше и волновали меня гораздо больше, чем ставшие регулярными вызовы в Следственный комитет при Генеральной прокуратуре. Борьба с собственной медикаментозной глупостью и лишним весом закалила меня настолько, что во всех прочих перипетиях меня волновали исключительно судьбы других людей, которых я публично защищал.