Павел Басинский - Лев Толстой: Бегство из рая

И в это же время в Ясную Поляну приезжают два сына Л.Н. – Андрей и Михаил. Оба – ярые враги Черткова и защитники матери. Но, увы, не бескорыстные.

Гостивший летом 1909 года в Ясной Поляне родственник Толстого присяжный поверенный И.В. Денисенко передал Гусеву свой разговор с Михаилом:

«– Стоит передо мной с этакой арестантской рожей и спрашивает: „Скажите, пожалуйста, Иван Васильевич, может мама́ продать сочинения отца без его ведома?“ Я сказал ему, что этого нельзя, и прибавил: „А подумали вы о том, какое это действие произведет на отца?“ Он смотрит на меня с такой улыбочкой и говорит: „А дети?“ Тогда я говорю ему: „Но ведь даже с практической точки зрения этого никак нельзя сделать тайно, Лев Николаевич об этом непременно узнает, и тогда он может сказать: если вы злоупотребляете моей доверенностью, так я ее у вас отберу. Всё это может сделаться в четверть часа“».

Речь шла о доверенности 1883 года, на основании которой жена Толстого вела его издательские дела. Но эта доверенность не давала ей возможности продажи прав на сочинения Толстого третьим лицам.

Опасение, что Чертков во время этой поездки может повлиять на старика и вынудить его написать завещание в свою пользу, было и у сына Андрея Львовича. Услышав, как отец в комнате Гусева читал Саше и ее подруге Феокритовой выдержки из письма Черткова, Андрей Львович в столовой стал спрашивать Феокритову:

– Что это такое читали?

– Письмо какое-то.

– Чье?

– Я не знаю: о крестьянском банке какого-то человека.

– Нет, а раньше что читали: не Черткова письмо?

– Это только выдержку читал Лев Николаевич.

– Это он соблазняет папа́ ехать в Стокгольм. Мерзавец! Это для папа́ смерть.

– Нет, кажется, Лев Николаевич сам прочитал в газетах, Чертков ему ничего не советовал.

– А он хотел с ним ехать?

– Кажется, хотел.

– И Саша тоже хочет устроить себе пикник в Швецию.

– Почему же пикник? Она едет с отцом.

С.А. вдруг приходит в голову, что ее хотят отравить и сделать это должен личный врач Толстого Маковицкий. Она одновременно и собирается ехать с мужем в Швецию, даже заказывает себе новые платья для поездки, и всячески пытается остановить супруга. С.А. никогда не была за границей, и эта поездка пугает ее. Она внушила себе мысль, что кто-то из них двоих непременно умрет.

И вот, форсируя события, 27 июля она на глазах мужа пытается выпить пузырек с морфием.

Л.Н. отнял пузырек и бросил под лестницу.

От поездки в Швецию пришлось отказаться.

Июль 1909 года стал моментом истины для заинтересованных в вопросе о завещании лиц. Присутствовавший в Ясной Поляне юрист И.В. Денисенко открыл участникам этой истории глаза на юридическую сторону вопроса. В это время С.А. задумала судиться с «Посредником» и другими издателями, перепечатавшими из «Азбуки» некоторые вещи Толстого 70-х годов (например, «Кавказский пленник»). Она считала их своей собственностью и через доверенное лицо обратилась к адвокату с просьбой составить судебную жалобу. Адвокат поинтересовался: на основании какого документа она возбуждает судебное преследование? На основании доверенности. На основании доверенности нельзя, объяснил адвокат. Нужен документ от мужа с передачей прав на издательство.

Толстой не только категорически отказался выдать жене такой документ, но и был крайне возмущен ее поведением по отношению к народным издательствам. Настолько возмущен, что, в свою очередь, решил оставить жену вовсе без каких-либо прав на свои произведения.

«В июле 1909 года, – писал Денисенко, – когда я был в Ясной Поляне, Лев Николаевич Толстой собирался на конгресс мира в Стокгольм, против чего была Софья Андреевна. Это вызвало целый ряд недоразумений, и Софья Андреевна тогда заболела, не желая, чтобы Лев Николаевич поехал на конгресс.

Как-то она позвала меня к себе спальню и, показавши мне общую доверенность на управление делами, выданную ей уже давно Львом Николаевичем, спросила меня, может ли она по этой доверенности продать третьему лицу право на издание произведений Льва Николаевича, а главное возбудить преследование против Сергеенко и какого-то учителя военной гимназии за составление ими из произведений Льва Николаевича сборников и хрестоматий, ввиду того, что эти сборники могут причинить ей, С.А-не, большой материальный ущерб…

Кажется, на другой день после этого, днем, я с женою и детьми были в парке на ягодах. Жена попросила меня зачем-то сходить во флигель. Я пошел по аллее, проходящей между цветами, и тут совершенно неожиданно встретил Льва Николаевича. Вид его меня поразил. Он был сгорбленный, лицо измученное, глаза потухшие, казался слабым, каким я его никогда не видал. При встрече он быстро схватил меня за руку и сказал со слезами на глазах:

„Голубчик, Иван Васильевич, что она со мною делает! Она требует от меня доверенности на возбуждение преследования. Ведь я этого не могу сделать… Это было бы против моих убеждений“.

Затем, пройдя со мною несколько шагов, он сказал мне: „У меня к вам большая просьба, пусть только она останется пока между нами, не говорите о ней никому, даже Саше. Составьте, пожалуйста, для меня бумагу, в которой бы я мог объявить во всеобщее сведение, что все мои произведения, когда бы-то ни было мною написанные, я передаю во всеобщее пользование…“»

В дневнике от 12 июля Л.Н. пишет: «Вчера вечером было тяжело от разговоров Софьи Андреевны о печатании и преследовании судом. Если бы она знала и поняла, как она одна отравляет мои последние часы, дни, месяцы жизни! А сказать и не умею и не надеюсь ни на какое воздействие на нее каких бы то ни было слов».

Накануне этой записи Толстой и принял решение поехать в Стокгольм. «Решил ехать в Штокгольм (так у Толстого – П.Б. ). На душе хорошо».

В 1922 году Чертков выпустил книгу «Уход Толстого», в которой попытался скрыть свое участие в составлении юридического завещания Толстого. Он объяснил сам факт появления этого документа исключительно безнравственной позицией супруги писателя и некоторых членов его семьи.

Книга Черткова вызвала возмущение у многих современников, среди которых был и Максим Горький. В берлинском журнале «Беседа» Горький опубликовал очерк о графине Толстой, которую не любил, но которую тем не менее попытался защитить и оправдать.

«Для меня неясно, кто именно из людей, окружавших Льва Толстого в эти дни, был вполне нормален психически, – заявлял Горький. – И я не понимаю: почему, признав его жену душевно ненормальной, нормальные люди не догадались обратить должное внимание на нее и не могли изолировать ее».

Это действительно больной и даже страшный вопрос. Разрешить эту ситуацию могли только самые близкие люди. По разным причинам они не сделали этого. Это глубоко семейная проблема, касаться которой даже сегодня нужно предельно осторожно. Но одно можно сказать определенно: субъективной вины жены Толстого здесь не было. Не может быть виновен человек, который не способен управлять собой, сам же это прекрасно понимает и сам страдает от этого.