Array Array - Моя война

Я понимал, что возвращаться в деревню Пахомово не могу. Если будут искать, то обязательно поедут туда. И продолжал брести по лесу. Который раз я шел, не зная куда, не представляя, что меня ждет. С рассветом сориентировался, так как эти лесные тропинки были мною исхожены по несколько раз. И я пошел в сторону деревни Литвиново, где меня приютила толстушка Липа в первую зиму после начала войны.

Шел долго. Но вот увидел очертания знакомой де­ревушки. И снова охватил страх. Что ждет меня здесь? Жива ли Липа и ее сын Николай? Кто староста? Нет ли там немцев и нет ли снова запрета на нахождение в де­ревне солдат?

Остановился. Прислушался. Стояла утренняя ти­шина, изредка прерываемая лаем собак или мычанием коровы. Иногда слышал голоса, русскую речь. Сложи­лось впечатление, что немцев в деревне нет.

Вышел на главную улицу деревни и пошел. Шел медленно. Изредка оглядывался. Шел прямо к дому Липы. Дверь открыла Липа. Вначале она растерялась, увидев незнакомого человека, а потом узнала и привет­ливо пригласила войти. От мужа весточек нет. Николая вместе с другими ребятами деревни немцы угнали в Гер­манию. Староста другой. Того, вредного, убили. Кто это сделал - не знает. Но поговаривают, что его убили наши же солдаты. Немцы приезжают редко. Только за про­дуктами и только днем.

Накормила. Разрешила приходить ночевать. А днем боится, чтобы я был у нее, хотя есть семьи, у которых живут солдаты.

Выслушав это, я ушел в лес. Возвратился в дом Липы только с наступлением темноты. Другого выхода не было. Иначе грозила смерть от холода и голода. Так было недолго. В лесу все чаще и чаще встречал пере­одетых солдат-окруженцев. Они рассказывали, что Красная Армия где-то недалеко. Что немцы бегут и, отступая, сжигают избы жителей деревень.

Это был февраль или март 1944 года - третья зима моей бродячей жизни после начала войны. Хорошо по­мню, какие радостные чувства, мысли возникали от каж­дой весточки о наступлении Красной Армии. Эти вес­ти подтверждала все более отчетливо доходящая до нас артиллерийская канонада. Однажды днем мы сначала увидели, а потом и услышали сильное волнение в де­ревне Литвиново. Люди бегали, кричали, звали на по­мощь. В этой суматохе мы четко увидели немцев, кото­рые бегали от избы к избе и пытались их поджечь.

Нас в лесу было человек пять-шесть. Не сговари­ваясь, бросились к землянке, где хранились заранее почищенные и заряженные карабины. Схватили и, выскочив на опушку леса, стали стрелять по немцам.

Услышав наши выстрелы, немцы бросили свою затею и пустились бежать подальше от леса и от де­ревни. Жители Литвиново смогли быстро погасить еще небольшие очаги огня и сохранить свое жилье.

Прошло еще несколько дней, и в деревне появи­лись красноармейцы. Мы вышли из леса, встретились с солдатами. Ничего хорошего эти встречи не предве­щали. Узнав, что мы «окруженцы», некоторые из сол­дат пытались в нас стрелять. Но вмешались офицеры и объяснили нам, что нужно идти в военкоматы. Бли­жайший из них был в городе Локня. Я тотчас же от­правился туда. Предварительно те же офицеры забра­ли у нас оружие.

Когда пришел в Локню и нашел здание военкома­та, увидел много таких же солдат-окруженцев. Подо­шла моя очередь, вошел в комнату. Мне показали, к какому столу подойти. Очень симпатичная девушка-лейтенант спросила у меня документы. Ответил, что никаких документов у меня нет. Не поднимая головы, лейтенант спросила фамилию, имя, отчество.

- Портянский Арон, - ответил я.

- Ты еврей? - последовал вопрос.

Услышав положительный ответ, удивленно спро­сила:

- Как же ты остался жив?

Ответить я не мог. Горло сдавил тяжелый обруч. В глазах слезы. Услышал громкую команду: «Сядь!». Я сел на указанный стул. Она стала принимать следу­ющего. После этого обратилась ко мне: «Отчество, год и дата рождения?». Я ответил на этот и другие вопро­сы: где служил, где был, когда началась война, где по­пал в окружение и т.д.

Затем вместе с другими встал в строй. Нас уже было очень много, а к военкомату подходили все но­вые и новые окруженцы.

Потом последовала команда: «Шагом марш!». Пройдя несколько километров, нас остановили у длин­ного двухэтажного здания. Велели зайти в него. Мы оказались в большом пустом помещении. Приказали разместиться на полу, благо в помещении было тепло. Как позже узнали, это был фильтрационный лагерь, где каждый из нас подлежал проверке. Проверка дли­лась несколько месяцев. Нас кормили. Строем выхо­дили на прогулку вокруг здания в сопровождении кон­воиров.

Как-то утром нас выстроили во дворе лагеря в одну шеренгу. Какой-то молодой офицер подходил к каж­дому из стоящих и спрашивал воинское звание. Когда подошел ко мне, я ответил:

- Старший сержант.

- Врешь, - заорал лейтенант. - Ты офицер! - и влепил мне пощечину (вторую в жизни...)

За время нахождения в лагере меня вызвали на доп­рос только один раз. Тоже молодой лейтенант (но дру­гой) предложил мне подробно описать мои данные: имя, отчество, фамилию, месяц, год и место рождения, дату и место призыва в армию, наименование воинских час­тей, в которых проходил службу и место их расположе­ния. Лейтенанта интересовала также и вся моя родос­ловная: имена родителей, дедушек, бабушек, братьев, сестер, места их проживания и занятия; где был в нача­ле войны, где и как попал в окружение, сколько време­ни и где находился на оккупированной территории. Все написанное мною он достаточно внимательно прочел и затем сказал: «И все равно, ты должен был после­днюю пулю пустить себе в лоб...».

На мое замечание: «Зачем, ведь война еще не кончилась, и я смогу еще воевать», - он лишь ехидно улыбнулся. Тогда я не по­нял смысл его улыбки. Позже, вспоминая это, я убедил­ся: он заранее знал мою будущую судьбу. Знал, что мне предстоит стать одним из тех смертников, для которых уже действуют штрафные роты и батальоны. Я же о су­ществовании этих мясорубок тогда еще ничего не знал. В конце беседы я попросил, чтобы в моих документах, которые я должен буду получить, было записано имя, данное мне моими родителями, - Арон. В ответ услы­шал: «Нет, ты находился на оккупированной немцами территории, и мы будем тебя проверять всю твою жизнь. Поэтому быть тебе впредь только Андреем».

Через некоторое время нам разрешили писать письма. Я написал тете (сестре моей мамы) в Москву, так как ничего не знал о судьбе родителей, не пред­ставлял где они находятся. Написал, что жив, а под­робности сообщу позже, когда буду знать, что письмо дошло до адресата. Просил сообщить обо мне роди­телям и написать что-либо о них.

Позже, после окончания войны, в августе 1945 года я был дома в краткосрочном отпуске. Мама рассказа­ла, что за несколько дней до получения телеграммы, что я жив, ей снился сон. Во сне на нее напали пять собак (нас у мамы было пятеро детей).