Агата Кристи - Автобиография

Первая понравившаяся мне школа располагалась в Бексхилле, она называлась «Каледония», и управляли ею мисс Уинн и ее компаньонка мисс Баркер. Школа была традиционной, явно находилась в хороших руках, и мисс Уинн сразу же вызвала у меня симпатию. Эта дама внушала уважение, она была личностью. Все в школе подчинялось правилам, но они были разумны, а Эйлин от своих друзей слышала, что там исключительно хорошо кормят. Очень мило выглядели и школьницы.

Другая понравившаяся мне школа олицетворяла собой совсем иной тип учебного заведения. Здесь девочкам разрешалось по желанию держать своих пони и домашних животных и в определенных пределах предоставлялся даже выбор предметов. Они пользовались большой свободой — их никогда не заставляли делать то, чего они не хотели, ибо, по словам директрисы, важно, чтобы все, что они делали, они делали охотно и добровольно. Их немного обучали даже основам изобразительных искусств. И опять же мне понравилась директриса. Она показалась оригинально мыслящим человеком, добросердечным, полным энтузиазма и идей.

Я решила показать обе школы самой Розалинде. Так и сделала. Потом дала ей пару дней на размышление и наконец спросила: «Ну, какую школу ты выбираешь?»

У Розалинды, слава богу, всегда было собственное мнение.

— О, конечно, «Каледонию», — ответила она. — Другая мне не понравилась, там чувствуешь себя, как на вечеринке. А если идешь в школу, хочешь чувствовать, что ты в школе, а не на вечеринке, правда же?

Итак, мы выбрали «Каледонию» и не ошиблись. Учили там прекрасно, и детям было интересно то, чему их учили. Там все регламентировалось правилами, но Розалинда любила, чтобы все было регламентировано правилами. Как она не без удовольствия заявила во время каникул: «Там ни у кого минутки свободной нет». Мне бы такое едва ли понравилось.

Иногда я получала поразительные ответы на свои вопросы.

— Розалинда, а когда вы встаете?

— Не знаю, просто звенит звонок.

— А тебе разве не хочется знать, в котором часу он звенит?

— Зачем? — отвечала Розалинда. — Он же нас будит, чего же еще? А завтракаем мы примерно через полчаса после этого.

Мисс Уинн умела поставить родителей на место. Однажды я спросила, можно ли нам взять Розалинду на воскресенье в повседневном платье, а не в воскресном шелковом, так как мы едем на пикник и прогулку в дюнах.

Мисс Уинн ответила: «Мои ученицы по воскресеньям носят воскресные платья». И разговор был окончен. Тем не менее мы с Карло обычно прихватывали сумку с прогулочной одеждой для Розалинды, и в подходящем лесочке или кустарнике она меняла свое Воскресное Шелковое Платье, соломенную шляпку и аккуратные туфельки на нечто более подходящее, чтобы прыгать по ухабам и падать. Нас, к счастью, ни разу не разоблачили.

Эта женщина обладала очень сильной индивидуальностью. Как-то я поинтересовалась, что она делает, если в День спорта идет дождь.

— Дождь? — удивилась мисс Уинн. — Сколько я помню, в День спорта дождь не идет никогда.

Казалось, она может диктовать свои требования даже стихиям. Как сказала однажды Розалиндина подруга: «Думаю, Бог примет сторону мисс Уинн».

На Канарских островах мне удалось написать лучшую часть новой книги — «Тайна Голубого экспресса». Это оказалось непросто, и Розалинда не облегчала мою задачу. В отличие от своей матери, она не умела занять себя игрой, требующей воображения: ей нужно было обязательно нечто конкретное. Дай ей велосипед — она будет полчаса кататься. Дай головоломку в дождливую погоду — она будет складывать ее. Но в парке отеля «Оратава» на Тенерифе Розалинде нечем было заняться, кроме как ходить вокруг клумб или метнуть кольцо раз-другой — но, опять же в отличие от матери, метание колец ее не увлекало. Для нее это было всего лишь кольцо.

— Послушай, Розалинда, — говорила я, — ты не должна мне сейчас мешать, я буду работать. Мне нужно писать книгу. В течение часа мы с Карло будем заняты. Не мешай нам, пожалуйста.

— Хорошо, — уныло отзывалась Розалинда и уходила. Я сидела напротив Карло, державшей наготове остро отточенный карандаш, и думала, думала, думала, ломала голову. Наконец неуверенно начинала. Через несколько минут я замечала, что Розалинда стоит по другую сторону дорожки и смотрит на нас.

— Что такое, Розалинда? — спрашивала я. — Чего ты хочешь?

— Полчаса еще не прошли? — интересовалась она.

— Еще нет. Только девять минут. Иди.

— А… Хорошо, — она уходила.

Я возобновляла свою неуверенную диктовку.

Вскоре снова появлялась Розалинда.

— Пока еще рано. Я сама позову тебя.

— А мне нельзя постоять здесь? Я только постою. Я не буду мешать.

— Ну ладно, стой, — неохотно соглашалась я и диктовала дальше.

Но Розалиндин взгляд действовал на меня, как взгляд Медузы. Яснее, чем когда-либо, я понимала: все, что я говорю, — идиотизм. (По большей части так оно и было.) Я мямлила, заикалась, колебалась, топталась на месте. Словом, как эта несчастная книга все же появилась на свет, не понимаю!

Прежде всего, я не испытывала от работы над ней ни капли удовольствия, у меня не было никакого вдохновения. Я придумала сюжет — вполне приемлемый сюжет, частично заимствованный из собственного рассказа, и, если можно так выразиться, знала, куда идти, но картины и люди не оживали. Мною двигало лишь желание, вернее, необходимость написать книгу и заработать денег.

Именно тогда, вероятно, я стала превращаться из любителя в профессионала. Последний отличается от первого тем, что должен писать и тогда, когда не хочется, и тогда, когда то, что пишешь, не слишком тебя увлекает, и даже когда получается не так, как хотелось. Я терпеть не могла «Тайну Голубого экспресса», но я ее все же дописала и отправила издателям. Ее раскупили так же быстро, как предыдущую. Я должна была бы радоваться — но, надо сказать, этой книгой я никогда не гордилась.

«Оратава» находилась в чудесном месте — позади отеля возвышалась большая гора, вокруг росли великолепные цветы, — но было у него и два недостатка. После ясного утра, ближе к полудню, с горы спускался густой туман, и остаток дня оказывался пасмурным. Иногда даже шел дождь. Кроме того, для любителей плавания купание там было мукой: лежа на пологом склоне вулкана, у самой воды, лицом вниз, следовало, зарывшись пальцами в песок, довольствоваться тем, что тебя окатывали набегавшие волны. При этом важно было не зазеваться и не дать им тебя увлечь: так утонуло множество людей. Отважиться войти в воду и поплыть здесь могли только отличные пловцы, но даже один из таких пловцов утонул там за год до нашего приезда. Словом, промучившись неделю, мы перебрались в Лас-Пальмас, на остров Гран-Канариа.

Зимой лучшего курорта, чем Лас-Пальмас, не сыщешь. Нынче он стал, правда, местом паломничества туристов и, боюсь, потерял былое очарование, а тогда был тихим и мирным уголком. Туда мало кто приезжал — разве что несколько человек, предпочитавших Канарские острова Мадейре. Там было два чудесных пляжа. И температура воздуха самая подходящая — около 26°. По моим представлениям это настоящая летняя температура. Большую часть дня дул легкий ветерок, а теплыми вечерами было приятно посидеть после ужина на свежем воздухе.