Федор Раззаков - Андрей Миронов: баловень судьбы

Не знаю, что из всего этого понял Миронов, но с первого же дня мы бодро принялись за работу. И относительную бодрость я смог сохранить даже до выпуска спектакля. Во многом – благодаря Миронову.

Я решил изменить характер репетиций, во всяком случае на первом этапе. Глупо было бы теперь с Мироновым, как раньше с Далем, на глазах все той же кучки заинтересованных зрителей (среди которых нет актеров) опять выходить на сцену вдвоем, как на ринг, и мне вовлекать нового актера в уже проработанный мной и другим исполнителем рисунок роли.

И я постарался отбросить все то, что уже знал о пьесе и о роли. Конечно, это в некотором роде режиссерская хитрость, даже самообман, но он необходим чистоте творческого процесса.

Передо мной был совсем другой актер. Значительный, уже вполне определившийся, зрелый. И совсем не похожий на Даля. Я говорю сейчас не о внешних данных, а о глубинных чертах характера. Даль был замкнут, нервен и нетерпелив. Убийственно остроумен, а иногда невыносим. Все чувствительное и нежное в себе он прикрывал такими парадоксально-обратными защитными красками, что иногда брала оторопь. Миронов, как я уже говорил, – открыт. Может быть, эта его открытость таила в себе что-то и противоположное, но он мне нравился именно открытым – в этом не было никакого актерского наигрыша. Наигранную актерскую «открытость» я вижу за сто верст и знаю ей цену. Нет, в Миронове была доверчивость. Тут я не ошибся.

И вот я изменил способ работы. Мы с Мироновым начали репетировать у меня дома, выбирая для этого общие свободные часы. Тогда я записал в своей рабочей тетради: «Как хорошо после тяжелой репетиции в театре ждать, что к тебе домой вечером придет Андрей Миронов (тоже, может быть, после каких-то тяжелых дел в своем театре) и мы, не торопясь, будем разбирать с ним роль Дон Жуана в пьесе Радзинского! Немирович считал эти „интимные“ репетиции необходимыми для актера. Но где сегодня взять актера, который считал бы их необходимыми для себя? Миронов занят не меньше других, а больше, и популярен как никто. Но все это: и занятость, и популярность – все оставляет за порогом. Никаких следов спешки или всезнайства. Знал бы он, как благодарен я ему за эту неторопливость, за доверчивые и умные глаза, за готовность искать и вместе что-то обсуждать. Почему все это видишь только в актере, который не привык ко мне? Откуда взять силы, чтобы каждый раз „очаровывать“ своих, которые привыкли? Нет, дело все-таки не в привычке. А в интеллигентности, которую я не смог воспитать в тех, которых считаю „своими“. Удивляюсь, Миронов в моей комнате занимает как-то мало места, но когда надо попробовать что-то в движении, он свободен и размеры комнаты ему не мешают. Попробует, сядет на место и опять смотрит на меня своими голубыми глазами. Я что-то думаю, а он не просто ждет, он тоже думает. И так складно все идет, и так не хочется переносить эту нашу замечательную работу куда-то в толпу, в театр, где будут обсуждать „гастролера“, вместо того чтобы учиться – учиться у Миронова гибкости, детскости, артистизму. Между тем Миронов уже готов, ему есть что сказать, а тому, кто будет играть вместе с ним, сказать совсем нечего.

…Я не знаю, кто учил Миронова мастерству, какую школу он исповедует, каковы его привычки в репетициях. Но он мгновенно понял мою школу, мои привычки. Я же, надо сказать, часто меняю то, к чему привык, и как раз во время работы над пьесой Радзинского меня, что называется, «заклинило» на некотором пересмотре привычного. Возможно даже, что это произошло от новой, необычной для меня обстановки работы. Раньше я как бешеный носился по сцене вместе с Далем, потому что самым главным мне казалось организовать тесное и точное взаимодействие актеров и добиться в этом предельной активности. Теперь, когда мы сидели вдвоем с Мироновым в моей комнате и я видел постоянно перед собой его умные глаза, мне многое в прежнем способе работы показалось каким-то неосмысленным, а та действенность, о которой я постоянно твердил и заботился, – какой-то моторной и не всегда одухотворенной.

Миронов приносил с собой большую жажду содержательности, чем другие актеры. Вот в чем было дело. И я откликнулся, во мне открылись какие-то новые клапаны…»

15 января Миронов был уже в Ленинграде, чтобы на следующий день начать сниматься в фильме «Фантазии Фарятьева». 16–17 января снимали эпизоды объекта «квартира Фарятьева». Несмотря на то что фильм должен был быть двухсерийным, основных персонажей в нем было немного. Помимо Фарятьева это были: возлюбленная Фарятьева Саша (Марина Неелова), мама Саши (Зинаида Шарко), сестра Саши Люба (Екатерина Дурова), тетка (Лилия Гриценко).

Рассказывает И. Авербах: «Я встретился с Андреем Мироновым во время работы над фильмом „Фантазии Фартьева“. Он приступал к новой работе в моем фильме с опаской – а вдруг не получится? Но с какой же решительностью он бросился в абсолютно новую для себя роль! Он работал, работал, работал, не уставая, не пытаясь надеть на себя столько раз уже надетую и блистательно им освоенную маску лихого, обаятельного, остроумного, музыкального, превосходно двигающегося любимца публики. Он не боялся быть некрасивым, мешковатым, как бы не собой. И постепенно он воплотился в другого человека, начал жить его жизнью, стало ясно, что роль состоялась…»

18 января съемки были отменены из-за неявки одной из актрис. Миронов уехал в Москву, где 19-го играл «Ревизора». Затем он снова уехал в Питер на съемки. В Москву вернулся 23 января и в тот же вечер играл Вишневского в «У времени в плену». Этот же спектакль он играл и на следующий день. Затем снова снимался. 29-го играл в «Горе от ума».

В январе свет увидела очередная пластинка с записью песен в исполнении Андрея Миронова. Речь идет о диске-гиганте « Песни Булата Окуджавы», где было около десятка песен, две из которых исполнял Миронов: «Соломенная шляпка» и «Женюсь, женюсь».

2 февраля Миронов играл в «Маленьких комедиях…», 3-го – в «Женитьбе Фигаро» (по ТВ в 11.50 показали « Шаг навстречу»). После этого он снова умчался в Ленинград на съемки (снимали объект «квартира сестер»). Там он пробыл до 11-го. И на следующий день играл на сцене родного театра в «Горе от ума». 13-го это были «Маленькие комедии…». Затем он снова снимался у Авербаха.

17 февраля Миронов играл в «Женитьбе Фигаро», 20-го – в «Маленьких комедиях…», 21-го – в «Ревизоре», 22-го – снимался в «Фантазиях…», 23-го и 24-го – играл в «У времени в плену», 26-го – в «Горе от ума», 28-го – в «Ревизоре».

В февральском номере популярного звукового журнала «Кругозор» была помещена гибкая грампластинка, на которой звучали песни из телефильмов «12 стульев» и «Обыкновенное чудо» в исполнении Андрея Миронова.