Федор Раззаков - Андрей Миронов: баловень судьбы

Пришла машина, мы сели и отправились в село, которое находилось в сорока минутах езды от Софии. Все время, пока мы ехали, Андрей напоминал, что мы должны быть краткими и точными, если не хотим опоздать к спектаклю. Мы решили построить встречу так: я вначале скажу несколько слов, потом выступит Ширвиндт – он знает свое дело, а завершит программу Миронов. В машине он не переставал волноваться и говорить о том, что люди ничего не поймут по-русски, я успокаивал его: если нужно будет, я кое-что объясню и даже переведу некоторые места. Обо всем мы договорились, приготовились, но… Приехали. Перед Домом культуры собралось все село. Нас встретили хлебом-солью, мы вошли, и встреча началась. У нас в запасе оставалось всего полчаса. Андрей незаметно постучал пальцем по своим часам – дескать, помните. Все шло как нельзя лучше до той поры, пока он не появился у рампы. И пошел рассказ о театре, о маме, о детстве и юности, о жене и детях, о Советской стране, о Болгарии, о других странах. Потом был сыгран огромный отрывок из «Прощай, конферансье!», и наконец шла песня без аккомпанемента. Мы поглядели на часы – было уже пять. Я стал лихорадочно делать ему знаки: вся программа летит вверх тормашками, а он посмотрел на меня, посмотрел на людей, сидевших внизу, и я понял, что это артист, что он – волшебник. Я смотрел на своих сельчан, которые онемели от восторга, потом смеялись, плакали. Они не все слова понимали, но поняли, что перед ними такой человек, который делает честь человечеству…»

В Москву «сатировцы» вернулись 15 ноября, а уже на следующий день давали спектакли в своем здании на Большой Садовой. Но Миронов вышел к зрителям только 23-го – в спектакле «Ревизор». Два дня спустя должен был играться «Вишневый сад», но его отменили из-за болезни одного из актеров. 26 ноября Миронов играл в «Женитьбе Фигаро», 27-го – в «Горе от ума», 28-го – в «Бешеных деньгах».

Декабрь начался для Миронова с роли Мекки-ножа в «Трехгрошовой опере» (1-го). 2-го он играл Савву Василькова в «Бешеных деньгах», 7-го – Чацкого в «Горе от ума», 9-го – Лопахина в «Вишневом саду». Затем две недели Миронов в спектаклях занят не был, посвятив это время концертным гастролям. Аккомпаниатором у него с недавних пор (вот уже около года) выступал Левон Оганезов. Он вспоминает:

«Более четырех лет я аккомпанировал Андрею Миронову. Даже играл с ним сцены – конечно, сидя за роялем. Каждое движение или слово, а иногда молчание, жест проходили обязательно под музыку, причем выбирал музыку он сам. „Здесь что-то такое, – он шевелил пальцами, – элегантное“, при этом пристально смотрел в глаза и внушал мне свое ощущение. Андрей не называл нужного ему произведения, не напевал, хотя знал столько музыки, что хватило бы на десяток преподавателей музыкальной литературы, а хотел, чтобы я сам догадался. Ему важно было взаимодействие на сцене. Он спиной мог показать мне – „тише“ или „быстрее“, и я понимал его. Это была почти медитация.

Надо сказать, что Андрей редко бывал доволен концертом, собой, мной, но, вспоминая некоторые подробности совместной работы, я знаю теперь, что он всегда находился в состоянии самоанализа – сам себя постигал. «Нельзя быть спокойным на сцене», – говорил он или цитировал строку Пастернака: «Не спи, художник!»

Заглядывал в зал, спрашивал: «Народ есть?» Хотя знал наверняка, что есть.

Андрей всегда массу времени тратил на установку света на сцене. Для этого он сперва начинал интенсивно дружить с осветителем, потом ошарашивал его объемом будущей работы, и когда тот, окончательно сбившись с ног, влезая то на правую, то на левую лестницу, а то и под потолок, наконец добивался нужной Андрею «картинки», вытирал пот и собирался было пойти перекурить, Андрей отходил в зал, вставал к рампе, оборачивался, прищурившись на задник, и… начинал все сначала. Это был не каприз, скорее поиск, а точнее, стремление к совершенству – он не мог выступать в концерте без ощущения, что сделал все как можно лучше.

Многие театральные артисты, даже очень хорошие, к выступлению на эстраде относятся как к чему-то второстепенному: мол, театр – это святое, а здесь и так сойдет. Большинство из них, придя на концерт Миронова, прежде всего поражались: «Зачем ты столько сил тратишь?» Но он знал зачем: он работал не только для публики, но и для себя, удовлетворяя свое ненасытное актерское стремление к совершенствованию.

Я тоже, конечно, старался этому соответствовать. Я, например, равнодушен к одежде: есть какой-то костюм, галстук – все обычно, и у меня не вызывает сомнений. Но для Андрея это был почти вызов. «Надо во всем быть элегантным! – кричал он. – Как ты ходишь, что это за туфли?!» Или: «Я выброшу этот галстук к…» Или еще: «Погладь рубашку, на тебя люди купили билеты!» и т. д. Все это говорилось по-доброму, но требовательно. Я даже начал надевать бабочку, хотя никогда раньше ее не носил. Сам он придирчиво оглядывал себя в зеркало. Поминутно гладились ему рукава на пиджаке, сам он натирал свои туфли какими-то щеточками, которые были всегда под рукой. Все эти приготовления производили впечатление подготовки к премьере. Но так было перед каждым концертом.

Он очень любил анекдоты с неожиданной концовкой или так называемые абсурдные, где все невпопад. Понравившийся ему анекдот он проговаривал про себя, переделывал его, тут же расставлял акценты и уже в новом виде преподносил обществу. Был благороден: «Это мне Шура позвонил» или «Это Левка рассказал…».

Однажды в Новосибирске после концерта за ужином зашел разговор об отце. Зиновий Гердт, который был с нами, вдруг вспомнил, что он и Александр Семенович Менакер часто переговаривались стихами, сочиняя их на ходу. Гердт тут же продемонстрировал это свое умение. Тогда Андрей встал, как бы для произнесения тоста, и вдруг прочитал «поэму», ни разу не сбившись с размера, и, чтобы не было сомнения в сиюминутности импровизации, вкрапливал в стихи детали сегодняшнего дня. Не знаю, как другие, но я был совершенно поражен. Легкость, с которой он это делал, говорила о многом…»

На сцену Театра сатиры Миронов вернулся 23 декабря – играл Савву Василькова в «Бешеных деньгах». На следующий день это был плут Фигаро, 26-го – Лопахин в «Вишневом саду», 25-го – Хлестаков в «Ревизоре», 27-го – Васильков. 29-го Миронов должен был выйти в роли Мекки-ножа в «Трехгрошовой опере», но в последний момент спектакль заменили. Правда, зрители, пришедшие в театр, в накладе не остались: в тот вечер была показана премьера спектакля « Прощай, конферансье!». Как мы помним, режиссером его был Андрей Миронов, он же играл и главную роль – конферансье Николая Буркини. Однако из-за плохого самочувствия Миронов на сцену выйти не смог, и роль вместо него исполнил Михаил Державин, с которым они будут играть эту роль в очередь. В остальных ролях были заняты: Н. Защипина (жена конферансье), Л. Мосендз (певица), В. Безруков (танцор), А. Белов (фокусник), С. Рябова (Вера), Л. Оганезов (аккомпаниатор), Р. Ткачук (сосед Сысоев), З. Высоковский (писатель Лютиков), А. Гузенко (Отто), Р. Александров (артист драмы Поливанов), А. Зенин (лейтенант), Н. Саакянц (концертмейстер) и др.