Федор Раззаков - Андрей Миронов: баловень судьбы

Рассказывает А. Миронов: «Меньше всего, мне кажется, можно от пьесы требовать хроникальной достоверности в обрисовке жизни и быта фронтовых бригад. Хотя она и опирается на подлинные исторические факты… Самое дорогое в пьесе для меня – это люди, ее населяющие. Незнаменитые, по-своему забавные и непутевые, но удивительно необходимые во все времена, а в трудное время вдвойне. Их обаяние, их талант воспринимать жизнь как праздник и дарить этот праздник окружающим. С этой точки зрения конферансье Николай Буркини для меня чем-то похож на героя любимого фильма О. Иоселиани „Жил певчий дрозд“, только испытания выпали на долю незнаменитого конферансье пострашнее. Я знал таких людей. Мне посчастливилось быть рядом с ними с самого раннего детства. И дело вовсе не в том, что это были артисты, писатели, художники. Они были художниками жизни; театр, карнавал сопровождал каждый их шаг, каждый поступок. Оттого мы, молодые, так тянулись к ним… Сегодня я с грустью ловлю себя на мысли, что таких людей становится, к сожалению, меньше. Какое-то внутреннее равнодушие, а иногда и цинизм загоняют внутрь нашу доброту и подлинную веселость. Те люди не были равнодушными. Когда они встречались и спрашивали друг друга: „Как ваша жизнь?“, им действительно была интересна чужая жизнь, и в их глазах светилось искреннее желание эту чужую жизнь сделать хоть чуточку лучше. Они были по-детски наивны и веселы и как-то умудрялись обходиться без скабрезных, грубых моментов, без которых сегодняшняя шутка почему-то уже перестала быть шуткой… „Прощай, конферансье!“… Мне кажется, в самом названии таится светлая печаль. В силу законов жизни уходят безвозвратно поколения людей. Приходят другие. Принято считать, что они лучше нас. Наверное, так. Но они – другие. Поэтому ушедшим мы говорим „Прощай!“. А все хорошее, доброе, светлое, что они оставили нам, хочется сохранить и передать идущим на смену…»

О самом спектакле рассказывает А. Вислова: «Постановка „Прощай, конферансье!“ – это сплав грусти и юмора, открытой лирики и легкой иронии. Миронов выбрал тему и способ ее реализации в соответствии со своими возможностями, с учетом своей индивидуальности и ее творческого потенциала.

Основываясь на собственном знании закулисной жизни артистов эстрады, он начинал спектакль с конкретных и точных примет, ее определяющих. Открытое пространство сцены. (Он его очень любил, мечтал играть на пустых подмостках). Лишь в глубине заметна какая-то старая, сдвинутая на маленький пятачок мебель. Медленно гаснет свет. На сцену прямо из зала поднимается уже немолодой человек в шляпе и плаще, с маленьким чемоданчиком в руках. Проходя мимо афиши, ненадолго останавливается. Затем немного устало, мимоходом приветствует рабочих сцены, погруженных во мрак еще спящего и едва различимого концертного закулисья. Человек снимает шляпу и плащ, остается во фраке. Мы догадываемся, что это и есть конферансье – главный герой спектакля. Вот он подходит к играющему пианисту. Они обмениваются двумя-тремя шутливыми репликами. Подхватив мелодию, он садится у портала сцены, вытаскивает из чемоданчика лаковые туфли, переобувается, надевает бабочку и, время от времени поглядывая в зал, ненавязчиво втягивает зрителя в живой непосредственный контакт. Но вот, кажется, все готово. Человек выходит на середину сцены, артистично и торжественно поднимает руку, приглашая к началу представления. Есть что-то наивно-детское в самом этом жесте. Звучит музыка. Скрытый дотоле за колосниками занавес идет по кругу, оставляя внутри главного героя. На самом деле занавес закрывают двое рабочих, которые только что приветствовали конферансье. Вначале Миронову хотелось, чтобы собранный наверху по кольцу занавес сам ниспадал с вступлением первых аккордов музыки Я. Френкеля, но наша «чудо-техника» один раз на репетиции подвела. После чего Миронов отказался от первоначальной идеи и решил обнажить прием. От сочетания праздника и прозы театра рождалась необычная атмосфера этого спектакля, который станет признанием сцене и всему закулисному быту в любви.

«Волнение умейте направить на своих героев, на увлеченность их характерами», – часто повторял на репетициях Миронов. Может быть, самая большая его победа в этом спектакле заключалась в том, что кое-кого из артистов он сумел по-настоящему увлечь и заразить добротой, открытостью, одержимостью людей, чьи характеры они воплощают на сцене…»

1985 годначался для Миронова с радостного события: 2 января в Центральном Доме актера имени А. Яблочкиной состоялась презентация книги мемуаров его родителей под названием «В своем репертуаре…». В тот вечер зал был полон: пришли все, кто был близко знаком с четой Александр Менакер – Мария Миронова, кто на протяжении многих лет восторгался их талантом. Вечер удался на славу. Мария Владимировна была истинной «королевой бала»: одна, а также вместе с сыном она читала отрывки из книги, а когда присела отдохнуть, то Андрей продолжил развлекать публику без нее. Вместе с композитором Яном Френкелем, который сел за рояль, он исполнил шуточные куплеты, танцевал.

Стоит отметить, что с тех пор, как из жизни ушел Александр Менакер, Миронов сблизился с матерью еще сильнее. Понимая, как тяжело ей приходится без мужа, который долгие годы был и ее сценическим партнером, Миронов стал частенько брать мать в свои гастрольные поездки. И публика с неменьшим восторгом стала принимать новый дуэт – матери и сына Мироновых. Однако дальше концертов дело все-таки не шло. Некоторые из друзей предлагали Миронову похлопотать за мать перед Плучеком, чтобы тот взял ее в Театр сатиры. Но Миронова эта мысль страшила. Вот как об этом вспоминает Ольга Аросева:

«Когда Мария Владимировна осталась без мужа и партнера, она, мне кажется, не прочь была бы поработать в нашем театре. Какое-то время спустя я в шутку пожаловалась Андрею на свою дальнейшую жизнь в „Сатире“: „Вот, Андрюша, придет твоя знаменитая мать, ты введешь ее на мою роль Чебоксаровой-старшей, и я снова буду без работы сидеть…“ Он ответил очень серьезно: „Ольга Александровна, я сделаю все, чтобы моя мать здесь, в театре, работала, если она этого захочет. Потому что она моя мать. Но самым несчастным человеком после этого стану я. Она мне жизни не даст“.

Первый выход Миронова на сцене родного театра в новом году случился 4 января: он играл Мекки-ножа в «Трехгрошовой опере». На следующий день это был Николай Буркини из «Прощай, конферансье!». Вот как об этом пишет Б. Поюровский:

«А. Миронов уступил право сыграть премьеру своему товарищу М. Державину. Есть в Буркини Державина профессиональный азарт, человеческая усталость, чувство ответственности, благородство. Николай – не главный конферансье, он из тех, кому поручают вести обыкновенные концерты. Но это обстоятельство не сообщает ему комплекс неполноценности… А когда спустя несколько дней настал черед выхода на сцену А. Миронова, он разрушил „четвертую“ стену, отделяющую в театре артистов от зала, и обнаружил вдруг в своем герое настоящую эстрадную хватку. Мироновский Буркини оказался хозяином концерта, ему не страшна реплика из зала. Он сам подзадоривает зрителей, вызывая их на диалог…»