Array Array - Шашки наголо! Воспоминание кавалериста

«Ну, гады, теперь только оторваться от вас, и мы спасены!» — подумал я, направляясь со связным к комэска. Узнав приятную новость, комэска сразу стал готовить эскадрон к отходу.

Командир полка отозвал заслон по двум причинам. Первая — заслон выполнил свою задачу, полк благополучно оторвался от противника. Вторая — мы были полку нужны для прорыва окружения и дальнейших боев. Я предложил свой план отхода заслона:

— Я с орудиями отхожу на расстояние 400–500 метров не доходя до коноводов эскадрона и огнем орудий прикрываю отход эскадрона в пешем строю. Как только эскадрон поравняется с орудиями, я отхожу в район коноводов, на опушку леса, и оттуда снова огнем прикрываю отход эскадрона.

Комэска одобрил мой план, и мы принялись за его исполнение. Ведя огонь, мы перекатами подошли к месту размещения коноводов. В одно мгновение конники были в седлах, пулеметы на тачанках, эскадрон вытянулся в боевую колонну. Связной доложил, что дорога заминирована, через небольшие интервалы сделаны завалы из крупных деревьев. Для конников преодолеть эти препятствия не составляло труда, не так трудно было пройти лес тачанкам и бричкам с минометами. Сложнее было нам, артиллерийским упряжкам. При поворотах между деревьями постромки передней пары цеплялись за них и препятствовали продвижению коренной пары лошадей.

Да и передок с орудием не приспособлен выписывать замысловатые вензеля между часто растущими деревьями. Орудия стали отставать от колонны. Такой порядок меня не устраивал, тем более что фрицы в любой момент могли сесть мне на хвост. Я потребовал от комэска поставить за мной тачанку и не менее одного сабельного взвода, что было и сделано. Конники помогали расчетам орудий преодолевать узкие места лесного бездорожья на всем пути до основных сил полка. В полку нас не ждали, считали погибшими, да им было и не до нас. Они вели бой, пробивая кольцо окружения. Прямо с марша и мы вступили в бой, но это был уже обычный бой, кругом были свои, дрались не одни, а в составе всего полка. А на миру и смерть красна.

21 июля бои достигли наивысшего накала. Гитлеровцы полностью окружили части корпуса. Раненых отправляли на большую землю на «кукурузниках». Сопровождавшие раненых до полевого аэродрома конники на обратном пути попали в засаду и были зверски убиты немцами. Прибывший на место боя комендантский эскадрон корпуса был свидетелем страшного зрелища. Трупы наших бойцов были изуродованы до неузнаваемости. Фашисты вырезали у них на груди и на спинах звезды, у многих отрезаны носы и уши, выколоты глаза. Об этом рассказал нам парторг полка майор Островский. Не было предела гневу наших бойцов. Никакой пощады фашистским палачам!

Кончились боеприпасы. Эскадрон вышел к небольшой деревушке, занятой немцами. Завидев эскадрон, немцы под прикрытием танка пошли в атаку. Когда до них оставалось метров 30, парторг полка Островский с криком «За Родину! Смерть фашистам! За мной, вперед!» поднял бойцов врукопашную. Эскадрон с мощным «ура–а!» ринулся на врага. Сошлись врукопашную. Островский застрелил трех немцев. Метким броском гранаты бойцы подорвали танк и устремились вперед … Вскоре деревня была отбита. Мощным тараном конногвардейцы корпуса самостоятельно прорвали кольцо окружения, вернули себе инициативу и 23 июля соединились с пехотой. Еще двое суток наша 5–я гвардейская кавдивизия гнала на юг теперь отступающих немцев. Вновь началось наступление на Августов. Но бои не проходили бескровно, вновь и вновь на поле боя мы теряли своих боевых товарищей, очень много было раненых. 25 июля получил в бою свое третье ранение отважный минометчик, мой боевой друг комвзвода старшина Водзинский.

Неожиданно (как всегда) - пришла директива командующего 2–го Белорусского фронта: передать дальнейшее наступление на Августов пехоте, а корпусу выйти в резерв. На этом и закончилась для нас Белорусская операция …

За 35 дней победным маршем наш 3–й гвардейский кавкорпус прошел 550 км, а с маневрами — 900 километров. В среднем мы проходили с боями по 25 км в сутки, освобождая города и села нашей многострадальной Белоруссии.

После отдыха и пополнения началось наше наступление в Польше. Во время перерыва между боями у нас, офицеров полка, была возможность сфотографироваться вместе. Эта фотография есть на страницах книги. Я и Зозуля задержались в штабе, нас позвали фотографироваться в последний момент. Поэтому на фотографии мы стоим в самом заднем ряду. Эта фотография мне особенно дорога, так как это единственная фотография моего дорогого боевого друга лейтенанта Кучмара, который погиб 2 мая 1945 года. Он стоит во втором ряду в темном кителе, третий слева.

В то же самое время, на отдыхе, командующий нашего корпуса генерал Осликовский приказал пошить всем кавалеристам корпуса кубанки с синим верхом. Очевидно, в этом проявился извечный снобизм кавалерии в русской армии. Мы и тогда, в годы Великой Отечественной войны, любили повторять пословицу старой царской армии:

По кубанкам было легко выделять в общей массе военнослужащих кавалеристов нашего корпуса. Носили казачьи кубанки, хотя мы и не были казачьей кавалерией. Интересно, что в Германии мы встретились с казачьими частями Красной армии, так те казаки были одеты в традиционные шаровары с лампасами, но были без кубанок.

Вот мы и на польской земле. Непривычно раскинулись поля, разрезанные узкой чересполосицей единоличных хозяйств Белостокского воеводства. Я опять в ГПЗ, и мы первыми вступаем на польскую землю. Раннее утро, в польских селах тишина, безлюдно. Жители еще или спят, или попрятались в своих склепах (погребах), ожидая нашего боя с немцами. А немцы, видно, далеко отступили. У крайнего дома, в палисаднике, в ряд как по ранжиру, уложены трупы целой польской семьи. Лежат дед и бабуля, пожилой поляк с женой и четверо детей, один другого меньший. Никого не пожалели фашисты, ни старого ни малого. Чем они им помешали? Для чего такая жестокость? Кто уложил их в таком строгом порядке, по росту и по возрасту?

Выехали из села по проселочной дороге. Из крайнего дома бежит к нам одинокая фигурка бедно одетого, пожилого крестьянина. На бегу он кричит нам: «Братушки! Братушки!» и еще что–то на польском языке. Подбежал к нам с непритворной радостью, с сияющими, полными слез, глазами и все время повторял: «Братушки! Братушки!»

Потом заметался, побежал обратно к стожку клевера, набрал его полную охапку и бегом к нам, к нашей бричке. Забросил клевер в бричку и еще долго стоял на дороге, махая нам рукой, пока не скрылся за поворотом из виду. Эта встреча на польской земле с бедным крестьянином, вероятно, батраком, с неподдельной радостью встречающим наши войска, с желанием хоть чем–то помочь нам, освободителям его родины, говорит о многом. Но были и другие, затаившиеся в своих «каморах», С тревогой и недоверием ожидающие — что–то несут им советские «жолнежи,,?