Василий Аксенов - Ленд-лизовские.Lend-leasing

Корабли ленд-лиза разгружались и ждали команд под покровом камуфляжных тентов. Почти все они были экипированы зенитными установками, а стало быть, были укомплектованы кадровыми военморами, только в штатских куртках. Иные из плавединиц достигали главной базы на Острове-99, находясь в состоянии послевоенных столкновений. Часть бортов волокли за собой шлейфы дыма и беснование огоньков. Под прикрытием утесов они разгружались от раненых. Их заменяли пожарные бригады. На утесах и в маленьких бухточках после долгих переходов моряки устраивали маленькие пикнички. На трех большущих полуразвалившихся дебаркадерах устроены были так называемые плавклубы с государственными и частными мероприятиями отдыха.

В этот бесконечный июльский вечер в бухте президентствовало ажиотажное настроение. Среди многоступенчатой корабельной массы водрузилась величественная «Святая Корова» с открытыми люками, с опущенными трапами, окруженная посыльными и транспортными малыми средствами. Происходила многозначительная циркуляция, типичная для мощного центра великой страны. Неподалеку от этого центра стояли три военных гидроплана основного конвоя.

Едва мы вошли в базовую бухту и стали пробираться к основному причалу, как на раздвижной мачте Номера Один появился сигнал разноцветными флажками: «Привет героическому борту «Коммон Деноминэйтор»!» Мы все подбросили то, что у каждого из нас было на головах, — мичманки, береты, а те, у кого ничего не было на головах, просто махали пустыми, но веселыми руками и так прошли мимо к швартовым.

Мы выскочили на доски и почапали к дебаркадеру «Йошкар-Ола», где, по нашим сведениям, находились наши подружки из пресловутого пионерлагеря «Пустые Моркваши». Вдруг увидели на кормовой постройке целую толпу американцев, которые все курили массой, создавая над собой антикомариный дым. Им всем после драных, опустошенных российских просторов хотелось в кино.

Мы прислушались и поняли, что очередь стоит на кинофильм «Серенада Солнечной долины», тот самый, что мы еще во время войны смотрели. Когда Шраня в «Вузовце» крутил, мы к нему каждый по несколько раз ходили на всю эту американщину. Мы стали тогда толковать об этой «Серенаде» и так внедрились, что постепенно стали проходить насквозь через все действие. Собственно говоря, в этом фильме были две человеческие массы: одна одиночная в лице норвежской фигуристки на льду Сони Хени и другая более-менее массовая, а именно в составе биг-бенда под руководством Гленна Миллера в прозрачных очках, то есть в составе 30–35 фигур, — американский джаз, которому предстоит покорить мир.

Мы стали спорить о деталях. Вот, например, парни, на чем играет Гленн, если он вообще на чем-то играет? Кто-то говорит, что он ни на чем не играет, а если и играет, то на целом оркестре, то есть как дирижер. Нет, увы, не каждый тут прав в этом утверждении. Гленн задористо еще играет на тромбоне, вот в чем дело. Они встают разом четверо и играют на тромбонах, а потом Гленн играет несколько минут один.

Между прочим, а как назывался весь этот биг-бенд, кто-то помнит? Все переглянулись, и большинство высказалось, что этот бенд так и назывался «Гленн Миллер Бенд». Черт побери, мне пришлось самому высказаться по этому поводу. Этот бенд назывался в начале фильма — «Веселые крестоносцы»!

Тут стали спорить, как проходят через весь фильм две основные человеческие массы: влюбленные и джазисты. Ну, влюбленных ведет вперед, разумеется, неповторимая Карен из Норвегии. Скольжение ее тела неповторимо. Она ни разу не пылает ненавистью в адрес наци. Даже о гибели ее отца она говорит между прочим. А вслед за ней идет спортивный американец с баритональным голосом блюза Тэд Пэйн. А вслед за Тэдом следует надменная и влюбленная звезда джаза Вивиан в парижских модах и с американской мимикой.

В общем, это не так уж важно, потому что главное течение человеческой массы бурно заключается в свинге всего коллектива, когда они и их слушатели накачивают свою энергию в раскачках «Чаттануга-чу-чу». Сначала мы слышим этот ритм в джиттербаге отельной толпы, когда она ждет и раскачивается, чтобы ринуться вперед, и вот вся толпа бросилась!

Дальше весь этот чечеточник замирает, чтобы набрать силы к репетиции. Начинается враскачку джазовый вокал одного из саксофонистов. Теперь давайте вспомним, как выглядят все эти ребята, какие на них свитера, — с полярными оленями! — какие куртки, пиджачки и джемперы. Саксофонист в бейсбольной кепке с загнутым назад козырьком обходит играющих музыкантов и спрашивает:

Простите, ребята,

Это что, Чаттануга-чу-чу

Приближается?

Все отвечают:

Yes, yes, it is!

And keep your luggage, please!

Quarter to six!

Приближается бурное трио — два брата и сестра Николас. Она выскакивает с зонтиком, а двое парней с тростиками и в гамашах с тэп-дэнсинг штиблетами. Полеты братьев Николас и сестрицы — о, восторги!

После завершения джазовых репетиций на самом деле и завершается весь наш фильм. Дальнейшие одиночные катания мисс Сони Хени никого особенно не увлекают.

Пока мы стояли с толпой заокеанских моряков, произошла смена аудитории. В кинозал прошествовала еще одна толпа, а мы прошли дальше по дебаркадеру в концертный зальчик, где несколько человек играли на гитарах и аккордеоне те же самые американские ритмы. Жара стояла несусветная, и нам всем казалось вздором в такой июльский жароносный день говорить о декабре, который «кажется маем». Все же, тем не менее, мы продолжали спорить о незначительных деталях. Сколько раз Тэд меняет пересадки до вершины горы? Оказывается, три раза! А сколько раз он трахнулся с кресел в ту ночь, когда они остались вдвоем? Тоже, оказывается, три раза! Оказывается, Голливуд обожает счет на три.

Вскоре вокруг нас собралась толпа как американцев, так и советских. Впрочем, там были еще и британцы, а также и французы. Вскоре кто-то из моряков вынес объявление, где по-русски и по-английски объявлялось, что группа девичьего танца собирается сегодня исполнить феерию танцев под названием «Там за волнами, бурей полными».

«Ха-ха, — сказал Вовк Оссовский. — Держу пари, что никто из вас не помнит, кто в этой «Серенаде» вытащил у себя из-за пазухи белоснежного зайца!»

Мы вытаращились друг на друга. Почти все вспомнили, что кто-то из музыкантов вытащил зайца, но кто?

В этот момент кто-то хохотнул детским женским смехом за нашими спинами: «Ха-ха! Вот балбесы! Никто из них уже не помнит, что белого зайку вытащил Грифти из своей меховой шубы!»

Меня так ошарашил этот знакомый девичий голос, что я не решался обернуться. Девчонка сзади положила мне локоть на плечо и повторила свое предположение, но уже на английском. Я обернулся. Передо мной стояла мисс Вольсман, тудыть-твою-растудыть, курдель-блям-блям, булео-бураго-грум-грум, в танцевальном трико. Она опиралась слегка на меня при помощи одной из своих рук, а другой из своих рук она похлопывала по задку своего янки-кавалера, как будто сошедшего с экрана этой надвигающейся ночи.